Вавилон

Но когда полководец приказал солдатам отпустить девушку, она вызывающе воскликнула:

— Я не прошу твоей милости!

— Что же ты просишь, дочь Гамадана? Он едва сдерживал себя.

— Жизнь за жизнь, — смело отвечала она, — больше ничего. Но я убедилась, что для вавилонянина слово чести подобно сухому листу на ветру, и потому я уже ни о чем не прошу тебя. Попробую убедить тебя делом.

Освободившись от цепких солдатских рук, она встала перед ним, величественная, как царица.

Такой она снилась ему во сне. И сейчас, наяву, она смотрела на Набусардара с высокомерием повелительницы мира. Это было уже слишком, в нем взыграло уязвленное самолюбие первого после его величества царя Валтасара халдейского вельможи.

Не зная, как смирить Нанаи и чем вернуть ее расположение, он спросил:

— Знаешь ли ты, с кем разговариваешь?

— Знаю, — ответила она, — с посланцем его величества, с гонцом победоносного Набусардара.

— А если б перед тобой был сам Набусардар? Он ожидал, что Нанаи смутится. Но она лишь прищурила глаза и высокомерно заметила:

— Будь ты даже царем, дочь Гамадана не покорится тому, кто преступает законы справедливости и нарушает слово!

— Мы встретимся еще! — только и нашелся ответить ошеломленный Набусардар.

Никто не догадывался, что происходило в его душе. после слов Нанаи. Как бы то ни было, он передумал и решил доставить Устигу в Вавилон живым, поэтому распорядился привязать его к подбрюшнику своего коня.

Вскочив в седло, он взмахом меча дал знак солдатам следовать за ним. Кавалькада всадников устремилась в сторону Вечного Города. Телохранитель Набусардара ехал с поднятым над головой мечом персидского князя в знак одержанной победы.

Толпа провожала их глазами.

Тут же стояла смятенная Нанаи, прислушиваясь к удалявшемуся топоту коней, пока он не затих совсем. Толпа начала расходиться. Нанаи подняла наконец голову и посмотрела в том направлении, куда Набусардар увез Устигу.

Рядом с ней упал брошенный кем-то камень, за ним второй. Она отнеслась к этому безучастно, не обращая внимания на тех, кто с радостью закидал бы ее камнями. Это могли быть и сторонники Кира, не простившие ей выдачи Устиги Вавилону, и халдеи, жаждавшие расправы за то, что она дерзнула перечить Набусардару и заступилась за перса.

Нанаи не придавала значение тому, что творилось вокруг. Она сосредоточенно смотрела вдаль, где рассеивались последние клубы пыли. Картина умиротворения в природе — и ураган мыслей и чувств, не затихающий в душе Нанаи. В нем слились горечь разочарования и торжество победы, радость и рыдания.

Она долго еще стояла с отрешенным видом, не выпуская из рук кинжала. Спадало душевное напряжение, и гамадановская отвага покидала ее. Мысленно пережив еще раз все случившееся, она удивилась, откуда у нее взялись силы, ей не верилось, что все это было. Нанаи показалась себе вдруг беспечной девочкой, которая бегает за овцами по лугам и слушает пенье жаворонков.

Но страшная опустошенность в душе и слабость, как будто почва ускользала у ней из-под ног, настойчиво возвращали ее к действительности. Вдруг острая боль пронзила раненое плечо, и в глазах у нее потемнело. Она испугалась, что ей не хватит сил дойти до своей постели, крикнула:

— Отец! — и пошатнулась.

Еще один камень упал у ее ног. Как знать, возможно, ее забросали бы камнями, если бы не Гамадан, выбежавший из хижины, где он молился после отъезда Набусардара всемилостивейшим богам за оказанную поддержку.

Проводив обессиленную Нанаи в дом и уложив в постель, он сказал:

— Помолись и ты, дитя добродетельнейшей Дагар, которую среброликий Син призвал в царство вечной радости, возблагодари всемилостивейшего Энлиля за то, что он оказал тебе свое божественное покровительство и помог одолеть паршивого перса, которого доблестный Набусардар отправит в царство теней жрать глину и прах земной. Вознеси свою молитву всеблагому Энлилю, пусть он прикажет своим демонам развеять тело кровожадного Устиги по всем уголкам мира, чтобы Ормузду никогда не удалось собрать воедино куски этого бешеного шакала.

Она лежала на постели, слушала отца, и каждое его слово впивалось в нее острым ножом. Не стоило труда объяснить отцу, что представлял собой Устига, — отец этого никогда не понял бы. Все это она должна держать про себя, запрятав глубоко в душе.

В ее сознании возник туманный облик Устиги, который вернулся к ней, снова примостился у ее изголовья, чтобы досказать повесть о юности царя Кира. Как ни в чем не бывало он играет ее кудрями, наматывая пряди себе на пальцы. С нежной улыбкой смотрит ей в лицо и говорит: «Тебе сейчас очень одиноко, Нанаи?»

Она кивнула.

«Если б меня не схватили, я бы все время был с тобой. Я мог бы всегда сидеть рядом с тобой, если бы интересы твоей родины и моей не разделили нас».

Она придумывала слова оправдания и, повинуясь какому-то внутреннему побуждению, закрыла одной рукой глаза, а другой отгоняла от себя навязчивые видения.