Вавилон. Сокрытая история

И вдруг после Кантона все остальные заговорили на языке, который она не понимала. Внезапно Летти оказалась вне игры, и этого она не могла вынести. Не могла взломать код, как ни старалась, потому что каждый раз, когда она спрашивала, ответом всегда было: «Разве это не очевидно, Летти? Разве ты не понимаешь?» Нет, она не понимала. Она считала их принципы нелепыми, верхом глупости. Она считала империю неизбежной. Будущее – неизбежным. А сопротивление – бессмысленным.

Их убежденность сбивала с толку. Зачем биться головой о кирпичную стену?

И все же она помогала им и хранила секреты. Она любила их. Готова была убить ради них. И не хотела верить в их недостатки, хотя полученное воспитание заставляло думать иначе. Они не дикари. Не низшие существа с хилым умишком. Их просто несправедливо недооценивали.

Но до чего же ненавистно ей было смотреть, как они совершают все те же ошибки, что и Линкольн.

Как они могли не замечать, насколько им повезло? Их пустили в прославленные аудитории, подняли из грязи, в которой они родились, до сияющих высот Королевского института перевода! Каждому из них пришлось всеми силами бороться за место в Оксфорде. И, сидя в Бодлианской библиотеке, листая книги, которые Летти не могла бы получить, если бы не училась переводу, она не могла не поражаться, как же ей повезло. Чтобы попасть сюда, Летти бросила вызов судьбе, как и все остальные.

Так почему же им этого мало? Они уже взломали систему. Зачем же так стремятся уничтожить ее окончательно? Зачем кусать руку, которая тебя кормит? Разбрасываться дарами?

На кону стоит кое-что поважнее, заявили они (покровительственным, снисходительным тоном, как ребенку, словно она вообще ничего не знает). Дело в глобальной несправедливости, Летти. В том, как империя грабит весь остальной мир.

Она опять попыталась отбросить в сторону предрассудки, сохранить непредвзятость, разобраться, что именно их так тревожит. Вновь и вновь ее этические нормы подвергались сомнению, и она заявляла о своей позиции, как бы доказывая, что на самом деле не такой уж плохой человек. Конечно, она не поддерживает войну. Конечно, она против любых предрассудков и эксплуатации. Конечно, она на стороне аболиционистов. Конечно, она поддержит перемены, пока их добиваются мирно, цивилизованно и достойно.

Но потом ее друзья заговорили о шантаже. О похищении, бунте, подрыве верфи. Ужасающе и кроваво. И Летти не могла смотреть, как Рами, ее Рами, кивает, пока кошмарный Гриффин Ловелл разглагольствует с довольным блеском в глазах. Она не могла поверить, что Рами стал таким. Что они все такими стали.

Разве недостаточно ужасно, что они покрывают убийство? Неужели она должна стать сообщницей и в других преступлениях?

Ее как будто окатили холодной водой, и она проснулась. Что она здесь делает? Во что впуталась? Это не благородная борьба, а лишь всеобщее помешательство.

На этом пути не было будущего. Теперь она это поняла. Ее одурманили, втянули в тошнотворный фарс, и он закончится только двумя способами: тюрьмой или палачом. Только она одна сохранила остатки здравомыслия, чтобы это понять. И как бы ужасно она себя при этом ни чувствовала, нужно было действовать решительно – ведь если она не может спасти друзей, то должна спасти хотя бы себя.

Глава 26

Колониализм – это не машина, способная мыслить, не тело, наделенное разумом. Он представляет собой голое насилие и сдается только тогда, когда сталкивается с еще большим насилием.

Франц Фанон. Проклятые этой земли

Тайная дверь рядом с погребом «Кладовых и сада» вела в грязный тесный туннель, куда можно было втиснуться только на четвереньках. Он казался бесконечным. Дюйм за дюймом они продвигались вперед, нащупывая путь вслепую. Робин пожалел, что они не прихватили с собой ни свечи, ни огнива, пришлось лишь довериться обещанию Энтони и ползти, слыша эхо собственного дыхания. Наконец потолок стал загибаться вверх, и потную кожу обдал поток прохладного воздуха. Они нащупали земляную стену и дверь в ней, а потом и ручку; толкнув дверь, они оказались в небольшой комнате с низким потолком, освещенной лунным сиянием через крохотное решетчатое оконце.

Шагнув в нее, они огляделись.

Кто-то недавно здесь побывал. На столе лежала буханка хлеба, еще свежая и мягкая, рядом стояла наполовину прогоревшая свеча. Виктуар покопалась в ящиках и нашла коробок спичек, зажгла свечу и подняла ее, освещая комнату.

– Вот где скрывался Гриффин.

Убежище показалось Робину удивительно знакомым, хотя он не сразу понял почему. Мебель была расставлена в точности так же, как в его комнате на Мэгпай-лейн, – стол под решетчатым окном, аккуратная кровать в углу и книжный шкаф напротив. Здесь, под землей, Гриффин, осознанно или нет, попытался воспроизвести свои университетские дни.

– Как думаешь, здесь безопасно остаться на ночь? – спросил Робин. – В смысле…