Вавилон. Сокрытая история

Она любила брата, несмотря ни на что. Но не могла выносить его неблагодарность, презрение ко всем полученным дарам. Как и следовало ожидать, Линкольна плохо приняли в Оксфорде. Его наставники из Баллиола жаловались адмиралу Прайсу на пьянство, азартные игры, ночные гулянки. В письмах домой Линкольн просил денег. Его письма к Летти были краткими, манящими, мельком описывали мир, который он явно не ценил: «Занятия – такая скука, даже ходить не стоит, уж точно не в сезон гребли, ты должна приехать и посмотреть на нас в гонках следующей весной». Вначале адмирал Прайс списал это на естественные трудности, на возраст. Молодым людям, впервые оказавшимся вдали от дома, всегда требуется время на адаптацию – и почему бы им не распространить свое семя? Со временем Линкольн возьмется за книги.

Но все стало хуже. Оценки Линкольна так и не улучшились. Письма от его наставников стали более раздраженными и угрожающими. Когда на третьем курсе Линкольн приехал домой на каникулы, что-то изменилось. Летти увидела в нем какую-то червоточину. Что-то темное. Лицо брата было одутловатым, речь вязкой и язвительной. За все каникулы он почти ни с кем не перемолвился ни словечком. Дни он проводил в одиночестве в своей комнате, в обнимку с бутылкой виски. Вечерами либо уходил и не возвращался до глубокой ночи, либо ссорился с отцом, и хотя они запирали дверь в кабинет, сердитые голоса раскатывались по всем комнатам. «Ты позор семьи», – говорил адмирал Прайс. «Я ненавижу это место, – отвечал Линкольн. – Я там несчастен. И это твоя мечта, а не моя».

В конце концов Летти решила поговорить с братом. Когда тем вечером Линкольн покинул кабинет, она ждала в коридоре.

– Чего уставилась? – накинулся он. – Пришла позлорадствовать?

– Ты разбиваешь ему сердце, – сказала она.

– Тебе плевать на его сердце. Ты просто завидуешь.

– Конечно, завидую. У тебя есть все. Все, Линкольн. И я не понимаю, почему ты так бездарно растратил свои возможности. Если тебя тянут назад друзья, избавься от них. Если учиться слишком трудно, я тебе помогу, поеду с тобой, буду просматривать все твои письменные работы…

Но Линкольн покачивался с затуманенным взглядом и не слушал ее.

– Лучше принеси мне бренди.

– Да что с тобой происходит, Линкольн?

– Ох, не тебе меня судить, – изогнул губы он. – Праведная Летти, талантливая Летти, которая должна была учиться в Оксфорде, если бы не дырка между ног…

– Ты отвратителен.

Линкольн только засмеялся и отвернулся.

– Не приезжай больше домой! – крикнула Летти ему вслед. – Лучше бы ты сгинул. Лучше бы умер.

На следующее утро к ним в дверь постучался констебль и спросил, здесь ли живет адмирал Прайс и не мог бы он пройти с ним для опознания тела. Кучер его не заметил, сказал он. Даже не знал, что кто-то лежит под экипажем, пока утром лошади не испугались. Было темно, шел дождь, а Линкольн был пьян и упал на дороге, адмирал может подать иск, он в своем праве, но вряд ли суд примет его сторону. Это произошло случайно.

После этого Летти всегда боялась и восхищалась силой единственного слова. Ей не нужны были серебряные пластины в качестве доказательства того, что сказанное может сбываться.

Пока отец готовился к похоронам, Летти написала наставникам Линкольна. И приложила к письму несколько собственных сочинений.

Поступив в Оксфорд, она пережила тысячу унижений. Профессора разговаривали с ней свысока, как с дурочкой. Клерки постоянно словно пытались заглянуть ей под одежду. На занятия ей приходилось изнурительно долго идти, потому что факультет вынуждал женщин жить почти в двух милях к северу, и в этом пансионе хозяйка, похоже, путала жиличек с горничными и кричала на них, если они отказывались подметать. На факультетских вечеринках студенты проходили мимо, чтобы пожать руку Робину или Рами; если Летти открывала рот, все делали вид, что ее не существует. Если Рами поправлял профессора, его называли смелым и талантливым; если то же самое делала Летти, она только вызывала раздражение. Книги из Бодлианской библиотеки она могла взять только в присутствии Рами или Робина. Если она хотела ходить по улицам в темноте, одна и без страха, ей приходилось одеваться и вести себя как мужчина.

Это не стало сюрпризом. В конце концов, она была женщиной в стране, где слово «истерия» происходит от греческого «хистера», матка. Ее друзья постоянно твердили о дискриминации, с которой сталкиваются как иностранцы, но почему никто не замечал, как жестоко Оксфорд обращается с женщинами? Однако, несмотря ни на что, они здесь и добились успеха, бросая вызов трудностям. Они взяли эту крепость. Заслужили здесь место и могли достичь чего-то большего, нежели было предначертано при рождении. У них была возможность стать тем самым исключением. И, конечно, они должны быть отчаянно благодарны.