Вавилон. Сокрытая история

Это же просто, твердил он себе. Всего два слова, нужно написать всего два простых слова, и все будет кончено. Нет причин для паники.

Но страх, конечно же, нерационален. Обезумевшее воображение рисовало тысячу способов, как все может пойти наперекосяк. Робин уронит пластину на пол, ему откажет память, как только он переступит порог, или он забудет выгравировать слово, или произнесет его неправильно по-английски, хотя сотню раз повторял. Или словесная пара не будет работать. Она просто может оказаться неэффективной, и он никогда не получит место на восьмом этаже. Вот так быстро все и закончится.

Распахнулась дверь, и появилась бледная Летти. Она дрожала. Робину хотелось спросить ее, как все прошло, но она быстро пробежала мимо и поспешила вниз по лестнице.

– Робин. – Профессор Чакраварти высунул голову из двери. – Входите.

Робин глубоко вздохнул и шагнул вперед.

В комнате не было ни стульев, ни книг, ни полок – ничего ценного и хрупкого. Остался только стол в углу. Он был пуст, не считая одной серебряной пластины и пера для гравировки.

– Ну что ж, Робин. – Профессор Чакраварти сцепил руки за спиной. – Что вы приготовили?

У Робина так стучали зубы, что трудно было говорить. Он и не предполагал, насколько страх лишает сил. На письменном экзамене его тоже трясло и подташнивало, но как только перо коснулось бумаги, все пошло как по маслу. Нужно было всего лишь применить все, чему он научился за три года. Теперь предстояло нечто совершенно иное. Он понятия не имел, чего ожидать.

– Все хорошо, Робин, – мягко произнес профессор Чакраварти. – Все получится. Вам нужно лишь сосредоточиться. Это рутина, которой вы будете заниматься еще сотни раз.

Робин сделал глубокий вдох и выдох.

– Это простая пара. Теоретически, в смысле метафорически, она немного запутанна, и я сомневаюсь, что она будет работать…

– Что ж, почему бы сначала вам не рассказать, что да как, а потом посмотрим.

– Минбай, – выпалил Робин. – Мандаринский. Это значит… значит «понимать», так? Но иероглифы насыщены образами. «Мин» – яркий, светлый, ясный. И «бай» – белый цвет. Так что это не просто означает «понять» или «осознать» – у слова есть визуальный компонент «сделать ясным», «пролить свет». – Он прервался, чтобы откашляться. Робин уже не так нервничал: заготовленная словесная пара звучала гораздо лучше, когда он произносил ее вслух. И казалась вполне стоящей. – Итак… вот в этой части я не очень уверен, потому что не знаю, с чем будет ассоциироваться свет. Но, вероятно, это будет способом прояснить ситуацию, выяснить скрытое, так я думаю.

Профессор Чакраварти ободряюще улыбнулся.

– Что ж, почему бы нам это не проверить?

Трясущимися руками Робин взял пластину и поднес острие гравера к гладкой пустой поверхности. Ему пришлось приложить усилия, чтобы выгравировать четкие буквы. Но каким-то образом это его успокоило – заставило сосредоточиться на том, как равномерно нажимать гравером, вместо того чтобы думать о сотне способов все испортить.

Он завершил гравировку.

– Минбай, – сказал он, держа пластину так, чтобы профессор Чакраварти увидел иероглифы 明白. Потом перевернул ее. – Понимать.

Пластина запульсировала как живая, смело и мощно, словно порыв ветра или сокрушительная волна, и на долю секунды Робин ощутил источник ее энергии, то безымянное место, где созидался смысл, то место, которое слова никогда не могли определить до конца; место, к которому можно только обратиться на несовершенном языке, но оно все равно откликалось. Вокруг пластины засиял яркий, теплый свет, охватив их обоих. Робин не уточнил, какое понимание будет означать этот свет; он даже не задумывался об этом; но в этот момент все понял, как и профессор Чакраварти, судя по выражению его лица.

Робин выронил пластину. Она перестала светиться и тихо лежала на столе между ними, обычный кусок металла.

– Прекрасно, – сказал профессор Чакраварти. – А теперь позовите мистера Мирзу.

Летти ждала его на крыльце. Она уже успокоилась, щеки снова порозовели, и больше она не таращила глаза в панике. Видимо, она успела сбегать в булочную и держала в руках мятый бумажный пакет.

– Будешь лимонное печенье? – спросила она, когда Робин приблизился.

Он вдруг понял, что жутко проголодался.

– Да, конечно, спасибо.

Летти протянула ему пакет.

– Как все прошло?

– Нормально. Не совсем тот эффект, которого я ожидал, но это было нечто.

Робин замялся, поднеся печенье ко рту, ему не хотелось проявлять радость, если у Летти ничего не вышло.

Но она тоже просияла.

– И у меня. Я ждала хоть какого-то эффекта, и все получилось. Ох, Робин, это было так чудесно…

– Как будто пишешь весь мир заново, – сказал он.

– Как будто пишешь рукой Бога. Я никогда не чувствовала ничего подобного.

Они в унисон улыбнулись. Робин смаковал вкус печенья, растворяющегося во рту. Теперь он понял, почему это любимое печенье Летти: такое маслянистое и мягкое, оно сразу же растворилось, и по языку, как мед, растеклась сладость с привкусом лимона. Они справились. Все хорошо, мир продолжает вращаться, и больше ничто не имело значения, ведь у них получилось.