Важенка. Портрет самозванки

Ничком лежала на тахте. Было чувство, что она забралась в чужой дом и вот-вот нагрянут хозяева, застукают ее здесь с поличным. Так бывает во сне — голая в чужой квартире. В дверь позвонили, и на этот раз сердце ударило в ноги. Она не могла подняться. Звонили настойчиво и рвано, Важенка медленно приблизилась к дверям. Прочему-то главным условием сейчас было — не спрашивать кто. Просто открыть и все.

— Я извиняюсь, разбудил? Вижу, прям с кровати вас… Не подскажете, соседи ваши когда будут? Заливают меня! — какой-то вихрастый, абсолютно мокрый парень сыпал словами без остановки. — Может, телефон есть рабочий? Вот ведь как — сегодня ж горячую дали, а у них кран, видимо, был не закрыт. У меня с потолка хлещет…

— Я не знаю, не знаю, — Важенка мотала головой из стороны в сторону.

Сосед ударял себя по ляжкам, сокрушался. Убежал по лестнице куда-то вниз, причитая.

Из кухни еще не выветрился запах языка. Она тихо посидела на стуле, в этом запахе, глядя без движения на большую осу, ползающую по краю розетки с медом. Подняла глаза на традесканцию. Она ведь и утром тут цвела в подставке, расписанной под березку, и сейчас, и розетка с прозрачной лужицей меда. Никто и ничто не изменилось за эти несколько часов, все неподвижно и как будто вечно, вот только нет больше ни Лили, ни Важенки.

* * *

Сцепив зубы, кидала в чемодан белье, футболки, упаковки с колготками, забирая их с полок целыми стопками. Замерла ненадолго, что-то соображая, потом бросилась искать Митину спортивную сумку — куда она с чемоданом? С ним далеко не убежишь! Из сумки вытряхнула теннисные ракетки, полотенце, майку, моток какой-то лески с крючками. Немедленно поранилась, цедила воздух с досадой. Палец в рот, чтобы кровь остановить.

Нужно брать самое ценное, нужное. Пара джинсов, кроссовки, набор “Pupa”, кожаный плащ, паспорт, “Poison”. Разогнулась от сумки и снова смотрела в никуда, окаменев. В общагу и в Сестрорецк путь заказан — там ее сразу найдут.

Важенка, сбиваясь, крутила телефонный диск. У Томы с Левушкой никто не подошел.

— Рита, мне бы на неделю пожить. Очень надо. Правда могу? Честно? — она разрыдалась прямо в трубку.

— Да ты чего ревешь-то? Важенка, прекрати воду лить, — притворно ворчливо говорила Ритка. — Все образуется как-нибудь. Поживешь у нас недельку-другую и вернешься к своему кавалеру. Он как раз за это время одумается. Олег у мамы в Харькове. Муся с детьми к своему на севера укатила. У нее же в башке все перевернуто, каша у нее в башке. Летом в Оймякон, зимой на море. А у меня сегодня вечером поезд. Мы с моими институтскими всегда в первую неделю сентября в преф в Пицунде режемся… Ключ у Анны Арнольдовны будет…

Важенка смотрела на картину на стене, кажется, Бакст, и у нее лились слезы. Осторожно поцеловала трубку.

В гостиной подняла диван, словно хотела его разложить. Там среди старых одеял и пледов нашла небольшую подушку в вытертом бархатном чехле. Взвизгнула молния. Из поролонового нутра Важенка вытащила добротную жестяную коробку из-под печенья, где хранились сберкнижки, шкатулка с украшениями Митиной мамы и бабушки, деньги.

Это были все их сбережения. На жизнь, на ресторан после регистрации, на остров Валаам после свадьбы. На ребенка и трудности переезда Важенка уговорила Митю откладывать на сберкнижку.

Не пересчитывая, забрала из тайника все деньги. Открыла шкатулку и пальцем быстро разбросала горку драгоценностей. Вот они! Подцепила два изящных кольца с бриллиантами. Одно мамино, одно бабушкино.

Самый острый в доме — нож с тяжелой зеленой рукоятью. Митя гордо говорил — охотничий! — трогал пальцем лезвие с деланой осторожностью. Важенка решительно направилась к Баксту. Толком не представляла, как следует вырезать картину из рамы, только в кино видела. Постояла, примериваясь ножом к полотну сразу у рамы. Дальше, кажется, просто по периметру. Вздрогнула, впервые отметив сходство молодой особы на холсте с Лилей. Ее обнаженные плечи по-прежнему утопали в зеленовато-лазоревом облаке шифона, сверкало ожерелье на нежной шее, блестели глаза. В них всегда был ровный свет любви, сдержанной радости, из которых, видимо, и состояла ее юная жизнь. Важенка всегда немного ревновала к этой радости: возлюбленное письмо ли, шепот на балу, признание, вести, что жив, няня сказала, будет к обеду, уже седлают. И лишь изредка в этом блеске сквозила тайная грусть, беспокойство. Может быть, ее чувство безответно или он на войне?

Сейчас в огромных глазах стояли слезы.

Опустила руку, отступила.

* * *

Важенка забилась в угол на заднем сиденье такси, чтобы не встречаться в зеркале глазами с водителем. Почти не слушала (не слышала?) его разглагольствований, впрочем, он вскоре обиженно примолк. В подъезде, не поднимая глаз, бочком скользнула мимо Риткиной соседки. Старалась не шуметь у входных дверей, но почти сразу выползла Анна Арнольдовна с письмом в инстанции о лазерных лучах, посылаемых ей из дома напротив несгибаемым генерал-майором.