Важенка. Портрет самозванки

— Фишка в том, что они закольцевали группу, — сказал Митя, и Важенка впервые взглянула на него. — Полный цикл. Сами пишем, сами поем, сами играем, и все это на пределе возможностей. И все качественно — и тексты, и музыка, и Харрисон. Всему миру было предъявлено, что это могут делать не профессионалы.

Важенка заерзала на табурете. Смущенно перебила его:

— Может, уже “Битлз” послушаем? Ну, просто интересно.

Все загудели, обрадовались, точно это их собственный альбом просят поставить. Бросились помогать Мите советами.

— Да слышала, конечно! — отмахивалась Важенка от Ленечки. — Но не ушами ценителя, я в этом вообще как свинья в апельсинах! Просто раз уж об этом говорим, пусть фоном, да?

— Я не очень понимаю, о чем ты. Зачем мы пытаемся вычленить какие-то составляющие успеха, там же волшебство размешано во всей этой истории, — Митя, включая перемотку, прикрыл один глаз от дыма сигареты у него во рту. — Начиная с момента, что все они оказались в одном городе. Они поют не голосом, не горлом, чем-то другим. Вот они выбегают на сцену со всей этой своей радостью, энергией, обаятельные красавцы, улыбаются, дальше небесное пение.

— Они положили на музыку любовь, — с печальным вызовом сказала Лиля, смотрела куда-то поверх голов.

— Любовь, да, Лиля, любо-о-овь! — насмешливо пропел Никитин. — Куда без нее.

— Лиля права! — Митя был серьезен. — Они взывают не к разуму, а к чувствам. И это очень сильный ход, большая эмоция. Оттого такой огромный ответ. Битломанию имею в виду. Они знают, как задеть. Кстати, может, на подсознательном уровне. Они все время заходят с другой стороны в текстах. Вот как сейчас рок-клуб наш. Я убежден, что БГ сначала пишет, а потом только догоняет, о чем написал… Что, нет? Давайте Важенку спросим, вот о чем, собственно, Борис Борисыч?

— Точняк, — вскричал Ленечка. — Вот на фестивале все антивоенные песни были говно ровное! Нет войне, миру мир. И так ведь на все лады пережевывали. Ухо замазывается, ты уже не то что не слушаешь — не слышишь! А Цой взял и написал “Я объявляю свой двор безъядерной зоной”. Вспышка такая. У меня мурашки шли по коже, ей-богу. Как будто наконец по-русски заговорили.

Ленечка протянул Важенке косяк, ходивший по кругу. Она растерянно смотрела на него.

— Да что ж ты делаешь! — перехватил его Митя. — Девушке “пятку” предлагаешь, ну что за воспитание, Ленечка!

Заиграла знакомая, очень мелодичная вещь. Важенка даже не знала, что это битлы. Кто-то подпевал.

— Ну и что? Средний ударник? Да щас тебе, средний! Все время же бой, постоянный, и быстро как. Восьмушками в основном, да, Лиля?

Важенка почти не смотрела на Митю, но во всякую минуту точно знала, где он, каждое движение. Себя же ощущала в коконе его пристального внимания. Не успела она поискать глазами сахар, как Митя незаметно двинул к ней пузатую мельхиоровую вазочку. Случайно взглянула на форточку — одними губами: закрыть? Никто не замечал этой микроскопической заботы, и она безнаказанно упивалась ею, немного перебирая в желаниях. Ей совсем не хотелось курить, но она встряхивала пачку, и он тянулся с зажигалкой. Подняв глаза, благодарила.

— Она уже забыла, что ей повезло. Теперь она думает, что все заслуженно. С удовольствием переваривает все твои жертвы, и все бы ничего, но она ненасытна. Она не остановится, но еще сама не знает об этом.

Важенка вздрогнула, но это обсуждали личную жизнь Ленечки, безответно влюбленного в какую-то стерву.

— Никитин, не ешь так жадно, — ласково сказала Лиля. — Никто не отберет. Разве что Митька, он хотел крылышко.

— Нет уж! Что-что, а считать я умею. Крылышек у курицы всегда два, даже у такой завалящей, как эта. Пусть он ест свое, отдельное от меня крылышко, — Никитин даже вспотел от еды в своем тяжелом вязаном свитере. — Ленечка, я знаю, как тебе ее разлюбить!

Ленечка горестно отмахнулся.

— Тебе надо посмотреть, как она ест! Ты же не видел ни разу, да? Ну вот! — Никитин отщипнул от хлебного ломтя. — Мороженое не в счет. Ошиваетесь по всяким подворотням. Тебе надо как следует ее проголодать и дальше привести в кафе! Мое обжорство, мнимое, кстати, — детский лепет по сравнению с тем, что тебе предстоит увидеть, братан. Я так разлюбил одну женщину. Или еще рецепт — проснуться с ней утром. Если выдержишь все эти спутанные волосы, дыхание, гной в глазу, тогда — все! Точно любовь!

Важенка и Митя мимолетно встретились взглядом. Я прошла проверку? А то! Рассмеялись в разные стороны. И на самой окраине взгляда мелькнуло: как хорошо, иначе, чем все, он ест крылышко, незаметно вытирая рот костяшкой большого пальца.

— Да это вообще не важно, что для него или для тебя “железнодорожная вода”, — да хоть из сортира вагонного. Важно, что это сразу цепляет — “дай мне напиться железнодорожной воды!”[10] И все. Мания дороги. Ты сразу в поезде, а под стук колес уже все что хотите. У Бори же каждый свое видит…

* * *

Странный выдался июнь в его первых неделях. До обеда она спала. Проснувшись, долго лежала, завернувшись в одеяло. Медленно доставала из вчера каждый жест, прикосновение, взгляд. Улыбалась, не открывая глаз.