Важенка. Портрет самозванки

Больше всего на свете ей хотелось сейчас к Ритке с Олегом, но они слишком близко к матери, там страшно проговориться о съемной комнате, об Аркадии, об институте. В соседнем дворе опустилась на лавочку покурить. Ее никогда не бросали, потому что у нее никогда никого не было. Откуда помнит она этот стылый ужас там, за кожей, эту невыразимую печаль? Прошлым ноябрем — или позапрошлым? — ударил морозец, и кристаллы в каналах и реках так странно смерзлись. Матовые разводы на замершей воде. Космические завихрения, гигантские бело-серые пионы. Местами с желтизной. Ледяное сало. Так крикнул прохожий, тоже глянув вниз на канал. У него были красные от мороза щеки. Это сало сейчас внутри у нее.

Риткин номер был дома в записной книжке. Они не спали, обрадовались ей: бери машину, ребенок, ждем! Из-под стопки постельного вытащила все деньги, различными путями отжатые у Аркадия. Знала до рублика, сколько там, но все равно пересчитала. Вытянула пятнадцать: тачка, потом червонец на водку, ночной ценник у таксистов. Конечно, лучше бы поэкономить, но не пить сегодня — пропáсть!

Издалека этих пяти с половиной дней было еще жальче. Они прощально полыхнули в глазах Ритки и Олега. Слушали, почти не перебивая. Много курили. Ритка ходила ставить чайник. Олег тут же поднимал стопку:

— Молодец, что приехала! — Глаза его блаженно туманились.

Сначала они присвистнули на пороге, когда она вручила им “Пшеничную”: мы же это того, не по этой части. Объяснили, что привыкли перебиваться бормотухой, а от водки им труба, тяжелая артиллерия, тогда до понедельника праздник, и как бы не затянулся.

— Просто может выясниться, что мы родители не только Льва Абалкина, — почесал грудь Олег, нежно вглядываясь в этикетку.

Выслушав Важенку, Ритка сказала со знанием дела:

— Не-е, там все! Напалмом выжжено. Ты новенькая, здесь его интерес. Вернется, дай срок. Они же вместе с пеленок! Объели уже друг друга со всех сторон. А здесь свежая кровь! Сибирская! — кричала Ритка, размахивая сигаретой. — С огоньком, с выдумкой. Даже если она семи пядей во лбу! Ты бы себя видела! Ты себя видела? Веселая, юная.

Когда она выходила, Олег свободную от водки руку мимолетно укладывал Важенке на колено: молодец, что приехала! Ритка, возвращаясь с чайником, раз от разу все восторженнее хвалила ее молодость и свежую ангарскую кровь. Пришлось им поверить.

В туалете, разглядывая на двери настенный календарь с Пугачевой, она решила, что сейчас поедет туда, позвонит из автомата, пусть выйдет, объяснит, что происходит, плевать, что ночь! Ее нельзя просто так взять и выкинуть из жизни, он обещал разобраться со всем и со всеми. Дива одобрительно подмигнула с календаря.

Она уже натягивала сапоги, когда “мать Льва Абалкина” неожиданно заявила:

— Слушай, а вот куда ты сейчас? Пять утра! К нему, да, собралась? Нечего тебе там делать. От греха. Будешь ему в трубку дышать все выходные или еще хуже — в засаде в кустах, где он там живет…

Важенка почти не слушала. Закатывала глаза, улыбалась снисходительно, успела вставить, что следующая неделя у нее зачетная и ей надо в общагу, позарез. Она и так дергалась, что Митя звонит, караулит у подъезда, ищет ее, а она тут водку всю ночь… Олег надел куртку, чтобы поймать ей машину. Важенка сняла дверную цепочку.

— Ты думаешь, что он сейчас у общаги стоит или записка от него на вахте, да? Он спит, слышишь, он спи-и-ит! Раздевайся! Нужна тишина. Возвращаются только на тишину. Она как залог вашего будущего. Вот докажи, что ты не истеричка!

Важенка с несчастным видом повернулась к Ритке.

— Нельзя все время просить и просить, и удивляться, что ничего не происходит. А знаешь, когда произойдет? — Ритка замолчала, выдерживая паузу: двое замерли перед ней в ожидании ответа. — Когда ты наконец чем-нибудь пожертвуешь! Вот пожертвуй сегодня своим дурным желанием пойти и все разрушить. Как ребенок, ей-богу… Ты удивишься, как все сложится потом. Муся с детьми на даче, в ее комнате тебе постелим. Оставайся. Останься сейчас, Важенка.

* * *

Они пили портвейн в Летнем, гуляли, Ритка все время что-то готовила, и вот хорошо же — горячее три раза в день. Ходили в магазин с Олегом. Плелись, погромыхивая бутылками, сначала пустыми, потом с бормотухой. Иногда присаживались, курили, прикладывались к вину. Философствовали, щурясь на солнце. К Олегу подходили здороваться. И откровенная “синь”, с разбитыми губами, в кровоподтеках — когда они прикуривали, их пальцы с какими-то незаживающими язвами, с черной каймой под ногтями ходили ходуном, — и вполне благополучные итээровцы в шляпах и вычищенной обуви, с луком и ряженкой в перекрученных авоськах. И даже один академик. А есть еще генерал, вот только сегодня что-то не видно!

— Танковых войск? — Важенка подняла лицо к солнцу. — Тот, который Анне Арнольдовне лазером прямо в глаз?

Раньше она думала, что время замерло, зависло в их малоэтажном царстве над Охтой, — там в мае во двориках полощется белье на веревках, “забивают козла”, женщины красят друг друга хной на вынесенных стульях, стригутся.