Важное время

– Безумно вкусно, – пробормотал я, преодолевая комнату. Я добрался до своей кровати и рухнул. Мысль о том, что надо бы предупредить Остаха с братьями о возможной опасности, исходящей от ловких подземных воинов, мелькнула и погасла. Через миг я уже спал. Кайхур улегся на бок, вытащив язык, и посапывал рядом, под рукой.

Барат

– Что с ночной тропой «добрых» приключилось? Почему выход к дому Кривого завален? – требовательно спросил Остах.

– Не знаю, – пожал плечами Заяц. – Не ходим мы теперь под землю, Рыбак. Баста.

Заяц Барату не понравился. Мутный он какой-то, скользкий. И люди у него не те. Вроде и крепкие ребята. И глаза не прячут. Но не воины. Верно брат сказал: «Хлипковаты для наших гор». Одно радовало – городские слушались Зайца, как отца родного. Разве что в рот не заглядывали. А Заяц перед Остахом на полусогнутых ходит. Но за такими, как он, глаз да глаз нужен – воткнет в спину кинжал и не моргнет.

Барат прислушался. Говорить по-имперски он толком не научился, а вот понимал уже почти все.

– Чего так? – удивился наставник.

– Кривого еще во время ночной войны порешили, – послышался шепелявый голос Зайца. – Дом кто-то из его родни себе взял. Закон ты не хуже меня знаешь: про тропу больше чем двум десяткам «добрых» знать не положено. Чтоб не разбазлать всему свету. Так?

Учитель кивнул.

– А сейчас знаешь, сколько человек из наших про тропу ведает? – прищурившись, спросил Заяц.

– Сколько? – заинтересовался Остах.

– Двое! – поднял растопыренные рогулькой пальцы Заяц и шарахнул ладонью по столу. – Двое! Ты и я!

Барат посмотрел, как колышется брюхо Зайца, как свисает нитка слюны с обезображенной губы, и покосился на брата. Йолташ подпирал косяк с невозмутимым лицом. В отличие от него, Йолташ уже немного говорил на языке имперцев. Барат вспомнил о том, что они якобы совсем не понимают имперскую речь, и принял скучающий вид.

– Как ночная война прошла, оглянулся – из «добрых», почитай, никого не осталось. Собрал я всех, кого смог найти. Из них только трое про подземные наши дела знали. Что уж тут, думаю… Лиха беда начало – надо дело-то продолжать. Ну и дом Кривого какой-то родственник унаследовал, пришлось и ему сказать… Вот только нет теперь никого.

– И куда ж они делись?

– А порешили их. А кто – не ведаю. Как все было: затарились они. Мехами, как сейчас помню. Тюки за плечами здоровенные, как копна, но легкие, сам понимаешь. Спустились, пошли тропой. Как обычно. А выбрался только один. Кишки свои в руках нес, до моей двери дополз. Успел сказать, что тени дружков его уволокли, а он отбился. Хвалился, что кого-то из теней смог достать. Так с кишками в руках и помер.

– Дальше, – велел Остах.

– А что дальше? – отхлебнул из чаши Заяц. – Я людей взял и бежать к дому Кривого. Только поздно. Все в лоскуты изрезаны, даже псу на цепи, и тому глотку перехватили. А колодец доверху камнями засыпан.

– А ты что?

– А я что? Что я? – рассердился Заяц. – Я ж тебе талдычу, Рыбак. Только война прошла. Из наших почитай никого нет. Хриплого завалили, Кривого порезали. Любимчик этот, сучий потрох, свои порядки наводит… – Заяц махнул рукой.

– Понял я, понял, – сдал назад Остах. – Ты не горячись. Скажи – твои вечером придут? Как договаривались?

– Придут-придут, – постучал по столешнице Заяц. – И я сам тоже буду. Ты хороший наниматель, Рыбак. Тебя уважить надо. Мало сейчас таких.

Остах поднялся из-за стола.

– Кстати, – спросил он, останавливаясь у двери, – а с домом Кривого-то что?

– А что с ним? – пожал плечами Заяц. – Стоит заброшенный. Слышал, что какой-то дурень из городского совета под шумок его к рукам прибрал. Кусок хапнул – а прожевать не может.

– До вечера, – бросил Остах, выходя.

Дальше они с братом почти бегом двинулись тесными улочками за наставником. И как он умудряется здесь не плутать? Что за непутевый город! Как тут люди живут? Улица узкая – телеге не проехать, только смотри под ноги, чтоб о крыльцо не споткнуться или не поскользнуться в грязи. А люди навстречу прут и прут, толкаются плечами, дышат в затылок. Как будто весь город разом захотел в одну улицу набиться.

Барат боялся потерять из виду наставника и поэтому шел за ним напролом, отбрасывая плечом встречных горожан. Те что-то кричали вслед, но Барат не обращал внимания. Он думал, что Остах ведет их обратно к имению, но ошибался. Они зашли в харчевню и взяли по глубокой тарелке тушеной капусты в густой подливе. В харчевне все устроено не по-людски: есть нужно стоя, а пузатую миску ставить в углубление глиняной столешницы, нагибаться над ней и сербать, как свинья. Приходилось махать ложкой побыстрее, лишь бы поживее убраться. Все не так! Впрочем, капуста была съедобна – с готовкой Пелепа и сравнивать нечего!