Вчера

После долгой пугающей сирены, напоминающей ревун утренней вечно опаздывающей электрички, дробилка, грохоты, транспортёрные ленты и прочие хитрющие механизмы единогласно приходят во всеобщее движение, щедро стряхивая с себя рыжую пыль и взрывая покой ремонтных минут неимоверным грохотом металла. И вот уже Володя Евстафьев нажимает клавишу подачи, и стальной питатель, — тоже транспортёр, — тяжело, словно гусеница танка, поворачиваясь, сбрасывает в приёмный бункер первые глыбы бокситной руды. К лязгу металла присоединяется особенное, басистое гуденье бокситного камня, натыкающегося на бешено вращающиеся одиннадцатикилограммовые — из лучшей стали — молотками дробилки. По восьмой, которая тотчас тяжело и плотно припала к опорным каткам, понёсся на грохоты рыжий поток дроблёного боксита.

Наладив работу механизмов, ребята, большей частью крепкие мужики, как вот, например, Крохмаль или старина Лукас, выходят дружненько на площадку у цеха, включив, понятное дело, автоматическую подачу боксита, но и посматривая, всё же, изредка на уровень боксита на восьмой сквозь пылищу, а ею коричнево дышут настежь распахнутые двойные двери–ворота. Запылённые, оливково–серые — только глаза и зубы непрестанно рассекают загримированные лица — мужчины закуривают, глубоко закашливаясь, сплёвывая жёлто–серую пыль и тихо переговариваясь.

Заводской двор залит молочныи светом луны и холодным свечением люминесцентных пальчиковых ламп. Изредка где–то на верхотуре проплывает облачко, и тогда на нём на мгновение затлеет отблеск световых потоков, выбивающихся из окон соседнего электроплавильного цеха, где вкалывает Костя.

Сёмин цех, цех агломерации, нависает из–за спины двумя огромными, тёмными, с квадратами жёлтых окон, бетонно–кирпичными сооружениями. Фантастически пересекаются галереи, в которых транспортёры, не переводя дыхания, тянут шихту, возврат и руду, соединяя дробильное отделение с отделением спекания. Между двумя этими бетонными параллелепипедами отделений ввинчивается в небо, обозначенный в темноте гирляндой красных фонарей, массивный цилиндр кирпичной дымовой трубы. Днем работники, проживающие в посёлке неподалёку от завода, по цвету дыма узнают, какой агломерат спекает предыдущая смена, или бокситный, из которого потом вырабатывают электрокорунд, или опытный, железорудный, — для мартенов.

По ночам заводской двор — симфония таинственных контуров, фрагмент другой планеты, место, где на каждом шагу так и жди внезапного чуда. Впрочем, из темноты доносится обыкновеннейший хихикающий голосишко:

— … И вот вылезают они из ракеты, радуются, что первыми достигли и такое прочее… Луна, всё–таки… Ну, там насаждения какие–то вокруг, на колхозные кукурузные поля смахивают, чудну как–то. Когда вдруг, хи–хи, из зарослей возникает огромный такой, в дурацком скафандре и спрашивает наших: — «Ну что вы там, маму б вашу зря не вспомнить, с комбайном волокитите, так и уборочная страда пройдёт!.. Не видите, что кукурузу уже, чтоб вам повылазило, время собирать…» Хи–хи–хи! Вот выдают уголёк, гады!..

Голос Володи Евстафьева. Мастер поболтать Вова. Великий спец.

Смеясь, дробильщики сходятся в оранжевый конус света под фонарем, висящим над проёмом двери.

— Осточертела до невозможности такая работа, — бурчит старина Лукас, — уволюсь и — баста! На кой мне такая дёрготня? Что я, тысячу вашу в другом месте не словлю? Глотай пылищу, с грабаркой туда–сюда, а тут ещё на восьмой завалы разгребай!.. Ну, нет! Баста! Амба! На почтовый ящик пойду, там, говорят, человека больше ценят…

— Писать надо, старик, в ЦэКа писать, — отзывается посерьёзневший Евстафьев, — и что вентиляции, по сути, нет, и что необходимую численность рабочих не обеспечивают, и как премии режут. Я б про все петлюковские чудеса пропечатал…

— И про то, что ни окон, ни дверей в цехе, — дополняет єлектрик Николай, — и, вообще, давайте я, наверное, к завтрему принесу набросок письма, или как? Понравится — подпишете.

— А по–моему, только не в ЦэКа, — вмешивается Семён, — сколько людей из–за какого–то Петлюка от дел отрывать. Если и писать. То лучше в газету, в «Правду», к примеру. Неплохо было бы. Она, говорят, на чины не реагирует.

Мужики задумываются, в основном соглашаются: — Неси, была не была, Коля, свои наброски, послушаем, посоображаем…

Выбрасывая в темноту окурки, двигают к механизмам, потому как почему–то позвал бригадир, Крохмаль.

Семён по галерее взлетает вверх, к своему реверсивному транспортёру, который уже доверху засыпал бокситом один бункер, и к нелюбимой 56-й. Он замечает, что бункеры возврата поти опорожнились и даёт запрос на запуск 56-й. После минутной сирены 56-я важно трогается, её ведущий барабан браво перематывает почти полукилометровую ленту. Проходит минуты две, пока первые куски возврата, выстреливая клубы пара и пыли, проваливаются в чрево бункера. Порядок!