Вчера

В поезде было привычно душно и смрадно. Народу набито до предела. Я скромно сидел у захлёстанного грязью окна старорежимного вагона явно царской постройки и даже не пытался что–либо за ним разглядеть — неохота было. Народ живо обсуждал позавчерашний запуск первого искусственного спутника Земли, а я безучастно молчал, думая о своей непредсказуемой теперь судьбе. Хотя в старших классах я зачитывался не только Жюлем Верном и Уэлсом, но и на самого Циолковского посягал, теперь тема покорения космоса вмоём мозгу, похоже, или вообще угасла или основательно приостыла. Суровая действительность, в которую я сам себя вверг, диктовала чисто пещерное, простое и неотложное — выживай, Сенька, а то пропадёшь за так!

Вечером приехал в Ряжск. Ударил первый морозец. Моё продувное пальтецо никак не грело, поэтому бегло прошёлся по привокзальной площади. Место выглядело против московских вокзалов примитивно и пустынно. То, что везде называлось пристанционными ларьками, здесь выглядело угрюмо, первобытно и называлось ларями. Ларь № 5, ларь № 7 и т. п. Я плюнул на эту экзотику и подался в неказистый вокзальчик. Попил чайку с пирожком и взял, после длительного изучения, билет до Ростова–на–Дону.

Интуитивно я чувствовал, что надо ехать в шахтёрские районы, где вечно нехватает рабочей силы. От Ростова рукой подать до города Шахты, а там уже можно попробовать легализоваться.

Через сутки я вышел на ростовском вокзале и сразу отметил приятную сухую погоду и градусов пятнадцать тепла. В этих краях жить можно! Но в дороге я сильно подковался по ситуации с работой и уже знал, что в Шахтах делать нечего, так как там в этом году пока нет расширения добычи угля. Основной упор партия делает на возрождение Донбасса и развитие Кузбасса. Подумав, я решил в Шахты не ехать. Полдня побродил по Ростову, который показался мне не очень приветливым, так как с обеда задул мерзкий холодный ветер, и я вскоре снова оказался на вокзале. Здесь выяснил, что через полчаса отходит поезд на Кривой Рог, и меня осенило. Во–первых, Кривой Рог — это как ни как моя родина по маме. Во–вторых, там ЮГОК — Южный горно–обогатительный комбинат, недавно вступивший в строй гигант социалистической индустрии. В-третьих, ЮГОК — это переработка и обогащение железной руды, что я, как несостоявшийся горный инженер, ценил выше, чем копание угля. Итак, я беру билет, бегу на перрон и через четверть часа уже еду в теплом вагоне в сторону родной Украины.

Не прошло и полутора суток, как я утром высадился на заплёванном перроне станции Кривой Рог. Наскоро чем–то буфетным перекусив, побежал в город определиться, какая здесь ситуация. На первом же щите объявлений красовалось несколько призывов идти на работу на ЮГОК и другие важные в народно–хозяйственном плане пидпрыемства (предприятия) славного Кривого Рога — железорудного Клондайка советской черной металлургии. Однако когда я добрался до отдела кадров ЮГОКа, то выяснил, что меня не могут взять по малолетству (16 лет!), разве что учеником токаря в ремонтно–механический цех при условии, что разрешит горком профсоюза рабочих горнорудной промышленности. Пришлось опять ехать через весь несуразно разбросанный прокопчённый город в профсоюз. Там я с ходу рассказал мающимся от хронического безделья защитникам рабочих, что я почти сирота, мама–москвичка умерла, а папа–грузин оказался только мастером строгать детей и заквасил меня, будучи в командировке в Москве по случаю торговли мандаринами в далеком 1940-м году. Поэтому, дескать, у меня и отчество на русский лад и ни слова по–грузински я не волоку и т. п. и т. д… Профдамы всплеснули руками и с лёту напечатали разрешение на трудоустройство меня учеником токаря «в виде исключения с учетом семейных обстоятельств». Попутно с меня взяли слово, что я немедленно запишусь в вечернюю школу в десятый класс, чтоб было у меня в жизни всё правильно.