Вчера

Смешно, как люди отказываются признать вину. Даже наедине с собой.

Странно, как утешает амнезия.

Поразительно, как они забывают о том, что сделали.

Этим не докажешь, что Клэр Эванс убила свою дочь, увы. Этого мало, чтобы перед всем честным народом вынести ей обвинение. Чтобы заставить мир (и присяжных) объявить ее матерью-убийцей.

Каждое слово из этого пассажа я прочесала мелким гребнем. Вплоть до того, что скопировала сюда. Единственная фраза, которая бросает на нее легкую тень, – мучительный вопрос Марка:

«Что ты наделала, Клэр?»

Но этот вопрос может значить все, что угодно. Из него нельзя вычитать: «Ты задушила несчастную Кэтрин, мою маленькую заиньку».

Прости меня, Марк.

Это тоже может означать все, что угодно. Это не признание вины.

Этого мало.

Гребаный черт.

Надо все начинать заново.

4 мая 2015 г.

Минутку. История не закончена. Я перебрала еще раз тощую пачку затхлых листов. Вот небольшой фрагмент из более ранней записи (от 14 июня 1996 года):

08:15. Проснулась мокрая от пота. Тот же сон, как в старых дневниковых записях, но намного, намного страшнее. Лицо не Дженкинса. Теперь это лицо Кэт. Восемнадцатилетняя версия моей маленькой деточки. Карие глаза, как у Марка, и светлые волосы, как у меня. Рот искривлен от гнева. Все из-за тебя, мама, ты испортила мне жизнь. Ты сделала меня моно. Твоя проклятая кровь. У меня ничего теперь не получится, надо мной всегда будут смеяться, я теперь, как ты, гражданин второго класса.

Фрагмент записи за следующий день:

06:27. Проснулась, вся дрожа, лоб и ладони в поту. Тот же сон, что и прошлой ночью, но с жутким вывертом: моя взрослая Кэт – не моно. Вместо этого она дуо. И все равно она кричала на меня. «Ты меня позоришь, мама, – повторяла она раз за разом. – Потому что ты глупое ничтожество. Папа у меня супер, а ты – бесполезная и беспомощная». Почему мне теперь снится Кэт вместо Дженкинса? Почему эти сумасшедшие кошмары никак не кончатся?

Что объясняет расхристанную и бессвязную запись этой женщины от 16 июня.

17:15. Долго смотрела на малышку Кэт в кроватке. На этот раз она даже не плакала. Агукала, улыбалась, с веселым визгом тянулась за моим пальцем. Такая красавица. Невинный ангелочек. Такая милая, что я расплакалась. Что, если она станет моно, как я? Что, если я обрекла ее на пожизненную дискриминацию? А если окажется, что она дуо, будет ли она смотреть на свою мать-моно и бывшую официантку сверху вниз? Потеряю ли я ее любовь и привязанность, потому что не могу стать дуо, как она? Она будет меня презирать? Что, если день за днем она будет повторять тем же покровительственным тоном, как Марк сегодня утром: «Обязательно запиши это себе в дневник, мама, и выучи как следует»? Что, если я никогда не смогу ее понять? Будет ли моя дочь по-прежнему любить меня после того, как ей исполнится восемнадцать и она поймет, что она – моно? Возненавидит ли она меня за то, что я уготовила ей такую судьбу? И не возненавидит ли еще сильнее, если станет такой, как ее отец?