Вчера-позавчера

Тот день был последним днем из семи дней свадебных торжеств. Вышел Ицхак из дома тестя, счастливый, одетый в праздничное платье, и подошел, и остановился перед рабби Гронемом. В эти минуты стоял рабби Гронем на ступенях здания ешивы, и голос его – гремел.

Оставим рабби Гронема с его слушателями и Ицхака в его свадебной одежде и вернемся к Балаку.

Часть тринадцатая Назад к Балаку

1

Как жаждал Балак покоя! Но куда бы он ни шел, судьба его шла с ним. Там грозили ему палкой, а там швыряли в него камни, а там осыпали его такой бранью, что даже свинье стало бы стыдно за них. Раза три или четыре попадался ему тот самый маляр, и пес ожидал услышать от него, за что так преследуют его, Балака. Не успевал ничего услышать от него, как пинал его маляр ногой и прогонял, потому что Балак кидался к нему с диким воем – его истерзанная невзгодами душа жаждала ответа. Когда понял Балак, что из всего этого получается, сказал себе: подойду к нему тихонько, потом схвачу его за штаны, потом вопьюсь ему в ногу, и откроет он мне, за что гоним я. Как только пришел Балак к этому решению, стал охотиться за маляром. То слышались ему шаги маляра с этого места, то он слышал их с другого места, а иногда вся земля пахла им. Шел он на запах, но запах бежал перед ним, как тень бегущего существа. Увидел Балак, что земля смеется над ним и нет никакой надежды достигнуть того, чего душа его так жаждет, и домогается, и просит. Вернулся он к главному, а именно к поискам пропитания, главному – для каждого создания.

В те дни нашел себе Балак спокойное место в пивной Рихарда Вагнера рядом с вокзалом. Там нашел он себе еду, и даже больше, чем в других местах, кроме костей получал он там настоящее мясо. Как именно? Бывает, что заходит еврей туда пообедать, а тут приходит туда внезапно другой еврей, и тогда тому стыдно, что он ест трефное, бросает он мясо под стол, и появляется Балак, и хватает мясо, и ест.

Балак не получал удовольствия от такой еды. Можно предположить, что он почувствовал отвращение к запрещенной пище и жаждал кошерного мяса. Несмотря на то что Тора разрешала ему употреблять в пищу падаль и трефное, он хотел оградить себя от этого. Поневоле мы приходим к этому выводу: если не так, то что заставило Балака покинуть свое пристанище? Ведь не было у него здесь ни в чем недостатка. Может быть, он был не в себе? Но ведь то, что написал Ицхак на его шкуре, было написано только в насмешку. Получается, что в полном сознании и в здравом рассудке он почувствовал отвращение к пивной и брезгливость к немцам, так как жаждал есть кошерную пищу. Ему до того захотелось вернуться в еврейские кварталы, что заставил он себя позабыть все побои, пережитые им, и не думать о побоях, ожидающих его там. И когда сердце говорило ему: будь осторожен и не ходи, он лаял на него и отвечал: пойду, пойду, потому что я хочу пойти. На первый взгляд Балак давал примитивный ответ, но на самом деле ты видишь здесь философию, а именно: желание – это автономная сила, ни от чего не зависящая, и невозможно отвергать его, опираясь на логические доводы.

Короче, Балак принял решение отправиться в Меа-Шеарим; уже он гнушался Рихардом Вагнером и другими немцами, зато в других местах гнушались Балаком. И когда сердце говорило ему: не ходи, чтобы не умер ты, – он отвечал ему: смерть уготована мне так или иначе, так лучше я умру там, где родился, а не в чужом краю. И как только он пришел к этому решению, оно вернуло его к жизни. И он уже видел себя в Меа-Шеарим – соседи и соседки бросают ему чудные лакомства, такие, что даже самый красноречивый человек не найдет слов, чтобы описать их. А после того, как набьет он брюхо едой и питьем – встает себе и отправляется послушать толкование рабби Гронема Придет Избавление. И тут Балаку гораздо лучше, чем всем слушателям, ведь всех остальных толкают, и они толкаются, Балака же никто не толкает, и он никого не толкает. Лежит он себе в ногах рабби Гронема, желает – перекатывается себе с бока на бок в полах плаща рабби Гронема, доходящего тому до пят; желает – спит, и плащ рабби Гронема укутывает его, как одеяло.

Знает Балак, что только потихоньку может он войти в Меа-Шеарим, – увидят его, сдерут с него шкуру. Ты на месте Балака надел бы на себя амулет, шапку-невидимку; Балак не верил в амулеты, как не верил в остальные талисманы и лекарства, потому что уже знал из опыта, что нет от них толку. Надеялся Балак на самого себя. Каким образом? Говорил себе Балак: вот я появляюсь потихоньку. Вначале ничего не показываю, только хвост, потом я показываю свое туловище, потом я показываю голову. Если не объявят мне войну, значит, хорошо, а если нет, я покажу им свои зубы.

2