Вчера-позавчера

Одиноким бобылем стоял квартал этот, Меа-Шеарим, в пустыне Иерусалима. От Яффских ворот и до Меа-Шеарим не было ни одного дома, кроме семи домов в Нахалат-Шиве и зданий на Русском подворье. Десять домов было построено в Меа-Шеарим поначалу – комната и прихожая для всей семьи. И всю ночь горела свеча в каждом доме – из страха перед разбойниками и грабителями, и один из членов семьи не спал всю ночь и учил Тору, ведь Тора защищает и спасает. Через несколько лет пришли сюда остальные члены кооператива и построили себе дома. Стал квартал Меа-Шеарим многолюдным. И вокруг него тоже стали подниматься дома, и казалось, что растворится он в Иерусалиме. Но он остался сам по себе и не смешался с соседями. И теперь все еще стоит городом внутри города.

Желтая тоска была разлита в тот день над кварталом, и даже голос Торы, громкий во все дни, был измученным и слабым. Узенькие улицы, настолько узкие, что только один нагруженный верблюд может пройти там, стояли без малейшего дуновения ветерка; и каждый дом прижимался к своему соседу; ведь когда строили Меа-Шеарим, не знали, какой ширины проложить улицы, тогда вспомнили Мишну, раздел, где говорится о верблюде, нагруженном хлопком и проходящем по улице, пошли и наняли верблюда, и нагрузили его хлопком, и измерили ширину занимаемого им пространства. А дома строили стена к стене, дом к дому, чтобы использовать обе стороны стены – справа и слева. А тот, к кому был милостив Всевышний, добавлял себе спустя годы мансарду или балкон для сукки.

3

Ицхак вошел в ворота напротив домов Натана. Дома эти окружены железными столбами, не позволяющими повозкам заезжать внутрь, и выходит, что дома как бы стоят в клетке. Два ряда лавок расположено внутри этой ограды, и лавочники сидят там перед своими витринами – одни на подогнутых под себя ногах, как сидят сефарды, другие – согнувшись, как принято у ашкеназов, а еще перед каждой лавкой внизу на земле сидит хромой или слепой, безногий или безрукий, или покрытый язвами; и перед каждым – кружка для подаяния, и мухи и комары облепляют их глаза, и солнце прожаривает их язвы, а кружки для подаяния сверкают на солнце. Ицхак, который за все время жизни в Яффе не видел нищего с протянутой рукой, смотрел на них в замешательстве. Как только понял, что им надо, заторопился подать этому грош и этому грош, пока не раздал милостыню всем.

Плетется Ицхак мимо домов и лавок. Лавки распахнуты настежь, и у лавочников сомкнуты глаза, как у людей, мечтающих хоть немного поспать. Если бы не комары да мухи, они опустили бы головы на руки и задремали. Напротив домов и лавок сидят старые торговки возле своих шатких ставен, и их ввалившиеся губы шевелятся, как будто они молятся или жуют. Бредет Ицхак, и задела его собака. Посмотрела собака на человеческое существо: человек наткнулся на нее и не пинает ее ногами?! И посмотрел Ицхак на собаку: собака не лает на него?! Тут подошел Ицхак к лавке подержанных вещей и остановился.

Взглянул на него лавочник и спросил о чем-то. Молчал Ицхак и не отвечал ему. Сказал ему лавочник: «Уверен я был, что сефард ты и потому обратился к тебе на языке сефардов. Ты хочешь купить что-нибудь?» Тут же предложил он ему всякого рода товары: самовар для чая, и кальян для курения, и бухарские одеяния, и музыкальную шкатулку, и обручальное кольцо. Когда услышал, что тот ищет кровать, вскочил и сказал: «Купил я сегодня металлическую кровать у учителя-немца, гоя, вот она, перед тобой». Принялся он расхваливать кровать, какие у нее пружины и какой матрас, и есть у нее позолоченный шар в изголовье в виде птицы. Когда увидел лавочник, что все еще тот не торопится покупать кровать, сказал ему: «Скажу тебе еще одно, что тебе понравится. Видишь ты эту кровать? Сколько бы ты ни искал в ней, не найдешь в ней клопа, ведь она принадлежала гою, а у гоев принято следить за чистотой, как сказано в Гемаре: «Поклоняющиеся звездам следят за чистотой».