Вчера-позавчера

Шимшону Блойкопфу было около тридцати, и у него было больное сердце и больные легкие, и знал он, что конец его близок, и потому особенно усердствовал в своей работе, чтобы успеть сделать при жизни то, что не сумеет сделать после смерти. Ведь когда человек мертв, он не может рисовать, и мало того, в час отхода в мир иной все события его жизни проходят перед ним, и они прекраснее и дороже ему в тысячи тысяч и десятки тысяч раз. Блойкопф знает все это и не так наивен, как иные глупцы-художники, он хочет использовать каждое мгновение, данное ему, чтобы писать, и хочет вернуть миру хоть немногое из того, что мир дал ему. А после смерти? Вот он хочет протянуть руки и рисовать. А они отвечают ему: уже преданы мы земле, ведь прах – мы. И ему хочется плакать. Но слезы не приходят, ведь глаза его залеплены глиной.

Он больше не пишет картин, так нравившихся его современникам, и не изготавливает рамок для фотографий, но пишет то, что открывается ему свыше. И хотя ему ясно, что он ничтожнейший из ничтожных, и не живет по Торе, и не соблюдает заповедей, – знает он, что милостивы к нему Небеса и дают ему силы видеть и рисовать. И наверняка есть особое намерение у Творца Вселенной, и конечно же это – желание, чтобы узнали потомки, как прекрасен Иерусалим даже в унижении своем, и поняли бы, что был такой Шимшон Блойкопф, сумевший увидеть эту красоту.

Его овальное лицо окаймлено золотистой бородкой, а голубые глаза светятся из-под ресниц радостной улыбкой, идущей от доброго сердца. И в самом деле, чувствует он, Шимшон Блойкопф, наслаждение от того, что в каждое мгновение проходят перед его взором картины, радующие сердце художника. Иные он видел и прежде, наяву, но не обращал на них внимания. Теперь, когда они приходят и стоят перед его внутренним взором, он видит, что они еще прекраснее, чем были, и знает, как их написать. Ковры из цветов, покрывающие долины и холмы в месяц нисан; голубоватые горные кручи на востоке; одинокое растение в поле; маленькая травка, выглядывающая из скалы; старая женщина, плачущая у Западной стены; печаль, лежащая в тени стены и спящая тяжелым сном; маленькая птичка, пристроившаяся в бороде старика, сидящего у колодца на своем дворе и дремлющего над книгой, – все эти картины проносятся перед его внутренним взором. И как они предстают перед ним, так и ложатся на холст чудесными красками, извлеченными из его тюбиков. Много лет тому назад приехал Блойкопф в Иерусалим вместе с первыми учениками «Бецалеля», писал картины и изготавливал рамки для фотографий, принесшие ему известность в Эрец. Позже открыл собственную художественную мастерскую. А чтобы не писать картины ради заработка, делал вывески для лавочников. Однако не так уж много желающих заказать вывеску, это не дает ему заработка, и вот он стоит и пишет картины, мучимый одновременно и голодом, и страстным желанием рисовать. Иногда побеждает голод, а иногда – желание писать. Над голодом художник не властен, а от своих желаний он может отказаться, все же заставляет он себя забыть о голоде, стоит и рисует. Донимает его сердечная боль – утихомиривает он свое сердце и говорит ему: ты что, лучше моего легкого? Донимает его легкое – утихомиривает он его и говорит ему: ты что, лучше моего сердца? И возвращается к своему ремеслу, и делает свое дело. А если голод донимает его, ударяет он себя по животу и говорит: ты что, знатнее меня? Я… даже если умираю от голода я… я молчу.

2

Едва постучал Ицхак в дверь, как отпрянул Блойкопф и разозлился, браня и ругая его про себя, как поступил бы любой из нас, когда является посторонний и отрывает нас от работы. Но тотчас же сменил он гнев на милость и приветливо встретил его; каждый человек создан по образу и подобию Божьему, а Блойкопф был добрым и гостеприимным человеком. Как только сказал Ицхак, из какой он страны, приветствовал его Блойкопф, и стиснул ему руки с безграничной любовью, и не отпускал их, как если бы свернули перед ним всю Галицию и вложили ему в руки: особую любовь питал Блойкопф к земле, где родился, и каждый прибывший из Галиции был для него живым приветом, присланным оттуда.