Вчера-позавчера

Задержался Ицхак у Блойкопфа и после обеда. В честь гостя хозяин дома прервал свою работу, стал рассказывать ему обо всем, о чем обычно рассказывает художник, и похвалил Ицхака за то, что тот переехал из Яффы в Иерусалим. «Потому что нет ни одного мгновения в Иерусалиме, чтобы не ощутил ты что-то от вечности. Только не каждому человеку это дано, ведь Иерусалим открывается только влюбленным в него. Давай, Ицхак, обнимем друг друга в знак того, что удостоились мы жить в Иерусалиме. Вначале, когда я уподоблял Иерусалим другим городам, находил я в нем множество недостатков, потом открылись мои глаза, и я увидел его. Увидел я его, брат мой, увидел его. Что я говорю тебе, друг мой, разве способен человеческий язык передать даже самую, самую малость? Помолись за меня, брат мой, чтобы дал мне Всемогущий жизнь, и я покажу тебе кистью в моей руке то, что видят мои глаза и чувствует мое сердце. Не знаю, верю ли я в Бога, но знаю, что Он верит в меня и открыл мне глаза, дабы я увидел то, что не всякий глаз видит. Были бы у меня силы рисовать – как бы я рисовал! Кто здесь? Опять госпожа Блойкопф? Что ты хотела сказать, госпожа Блойкопф? Нет, моя дорогая, ничего я не прошу, только покоя, но вот покоя не нахожу я, потому что всегда эта женщина меня беспокоит. Каждую секунду она приходит и говорит: Шимши, может быть, птичьего молока ты хочешь? Шимши, может быть, голубой небосвод расстелить под тобой? Вы можете подумать, что из любви ко мне она делает так? Нет, просто беспокоится: вдруг овдовеет и будет вынуждена ходить в черном, а черное не идет ей». И тут схватил он жену и поцеловал ее в губы, но тут же вытер ей рот, ведь болен он всякими заразными болезнями, жаль, если и она заболеет, ведь она – из Галиции, а уроженцы Галиции – хорошие люди, хотя есть разница между Восточной Галицией и Западной Галицией; жители запада похожи на польских евреев, а «поляки» похожи на «русских». А «русские».... Но ведь мы знаем, какие они. И тут положил Блойкопф руку на плечо Ицхаку, и закрыл глаза, и сказал: «Знаю я, что вынесен мне приговор умереть среди «русских», и нанял я себе человека из наших, из моего города, чтобы помолился он за упокой моей души, говорил кадиш после моей смерти и учил раздел из Мишны».