Вдали от безумной толпы

Говоря по справедливости, работники не были главными виновниками столь бесславного завершения праздника. Сержант Трой, размахивая полным бокалом, так настойчиво призывал их скрепить дружбу грогом, что даже те, кто желал бы отказаться, побоялись проявить неучтивость. С юности они не пили ничего крепче сидра и мягкого эля, а потому стоило ли удивляться, если через час питья все, как один, повалились с ног?

Габриэль был подавлен. Эта попойка грозила обернуться несчастьем для своенравной красавицы, которой он до сих пор был предан и которая казалась ему воплощением всего самого милого, светлого и недосягаемого, что есть на земле.

Погасив, пока не начался пожар, догорающие свечи, Оук закрыл двери амбара, где непробудно спали его товарищи, и один вышел в ночь. С юга его обдувал знойный бриз, похожий на дыхание дракона, норовящего поглотить земной шар, а прямо навстречу этому ветру плыла угрюмая бесформенная туча. Она возникла с такою противоестественною внезапностью, что можно было подумать, будто ее подняли с земли при помощи какого-то механизма. Маленькие легкие облачка пятились в юго-восточный угол неба, словно страшась этой громады, как щенки страшатся глядящей на них огромной псины.

Приблизясь к жилищу Лейбена Толла, Габриэль кинул в окно спальни камешек, ожидая, что Сьюзен выглянет, однако из дома не донеслось ни звука. Тогда Оук вошел через заднюю дверь, которую хозяйка оставила открытой для мужа, и, остановившись перед лестницей, громко произнес:

– Миссис Толл, мне нужен ключ от житницы, чтобы взять покровы для скирд.

– Это ты? – спросила миссис Сьюзен Толл полусонно.

– Да, – ответил Габриэль.

– Так ложись в постель поживее, паршивец! Совести у тебя нету – будить жену среди ночи!

– Это не Лейбен, это Габриэль Оук. Я пришел за ключом от житницы.

– Габриэль? Какого лешего ты прикидываешься моим мужем?

– Я не прикидывался. Я думал…

– Еще как прикидывался! Чего надо?

– Ключ от житницы.

– Так возьми! Он на гвозде висит. Тех, кто под окнами шатается и тревожит женщин в такой час, надобно…

Габриэль взял ключ и удалился, не дожидаясь окончания тирады. Десятью минутами позже вошедший на зерновой двор фермы увидал бы его одинокую фигуру, волокущую за собой четыре непромокаемых полотнища. Ими он надежно укутал две груды пшеничного богатства, сохранив таким образом две сотни фунтов. Но оставалось еще три скирды пшеницы, а покровов больше не было. Отыскав под стоговищем вилы, Оук взобрался на третью гору и стал наклонно укладывать снопы один на другой, заполняя промежутки неувязанными пучками колосьев. При не слишком ветреной погоде это наспех придуманное ухищрение могло сохранить добро Батшебы на неделю или даже две.

Покончив с пшеницей, Оук занялся ячменем, который можно было спасти, только как следует укрыв соломой. Время шло: луна, подобно послу, отозванному перед войною, скрылась и больше не появлялась. Все вокруг казалось изможденным, болезненным. Наконец небо медленно выдохнуло полной грудью, словно прощаясь с жизнью. На дворе было тихо. Безмолвие нарушалось только глухим стуком молотка, вгонявшего в землю шесты, да шуршанием соломы между ударами.

Глава XXXVII Гроза. Двое

Двор озарила вспышка, подобная сверканию крыл огромной птицы, пронесшейся по небу. Затем воздух наполнился раскатами грома. Гроза сделала первый шаг, за которым последовал второй – не менее шумный, однако предваряемый лишь слабым проблеском молнии. Габриэль увидел, как в спальне Батшебы зажегся свет, за шторой показалась подвижная тень.

Гром ударил в третий раз. На небесных просторах производились исключительно большие маневры. Молния приобрела цвет серебра, и ее вспышки напоминали сверкание воинских доспехов. Грохот сделался чаще и отрывистее. Со своей возвышенной позиции Габриэль мог обозревать по меньшей мере полдюжины миль впереди себя. Изгороди, кусты, деревья – все было очерчено четко, как на гравюре. По загону в крайнем смятении носились телки: их хвосты и копыта задних ног ежесекундно вскидывались, а головы, напротив, едва не упирались в землю. Ствол ближайшего тополя казался чернильным штрихом на блестящем олове. Внезапно вся эта картина утонула в такой густой тьме, что Габриэлю пришлось работать ощупью.

Чтобы стога не распадались, он вонзил в скирду длинный металлический стержень, до блеска отполированный руками (в Уэзербери это орудие именовалось кинжалом). Голубой огонь, загоревшийся под самым куполом неба, метнулся вниз и по счастливой случайности погас совсем близко от верхнего конца стержня. То была четвертая сильная вспышка. Через мгновение раздался щелчок – громкий и резкий. Ощутив, насколько опасно его положение, Оук решил спуститься.