Вдали от рая

Они снова заговорили ни о чем; разговор их то и дело соскальзывал куда-то в сторону, замирал и снова вспыхивал. Вера смотрела по сторонам, постукивала туфелькой об пол, улыбалась официанту, иногда замолкала невпопад – и он ужасно боялся, что она вдруг поднимется, возьмет в руки свою маленькую сумочку, скажет: «Спасибо за ужин, Виктор. Мне пора» – и снова исчезнет прежде, чем он сумеет что-либо предпринять. Ее необходимо было удержать, и он изо всех сил старался не дать беседе окончательно прерваться, говорил, говорил и говорил, и ловил ее улыбку, и, не отрываясь, смотрел на ее губы, которые время от времени произносили его собственное имя и к которым так и тянуло прижаться поцелуем.

– А знаешь, я ведь искал тебя, – осмелился признаться он, когда многое уже было сказано намеками и недоговоренностями, когда уже прозвучали в разговоре слова: «Я скучал», «Я не знал», «Я хотел бы»… – Я сумел раздобыть твой адрес и телефон. Звонил тебе и – ты не сердишься? – даже был у тебя на Сиреневом бульваре. Только твой домашний номер не отвечает, и дверь мне тоже никто не открыл…

– Я не сержусь, – она улыбнулась светлой, хотя и чуточку принужденной улыбкой, – но, понимаешь, я давно не живу там. Мне слишком далеко добираться из Измайлова до работы, и я…

Она замолкла, и он смутился, совсем не желая, чтобы она в чем-то оправдывалась. Не все ли ему равно, почему она живет не там, где прописана?.. Разве это касается его, Виктора? Разве его касается хоть что-нибудь, кроме того, что она – рядом?

Но она вдруг закусила губу и посмотрела на него странным, почти виноватым взглядом.

– Я ведь тоже сама отыскала твой номер телефона, которого ты мне никогда не давал, – прошептала она, полуотвернувшись в сторону. – Ты не хочешь спросить меня… о чем-нибудь?

Волошин не хотел. Он жадно смотрел на Веру, впитывая каждое движение ее руки, каждый поворот головы, каждый плавный взмах длинных ресниц. Ему было все равно, когда и как она узнала его имя, его номер, его адрес… ах да! Адрес она не узнавала, он сам привез ее к себе в тот вечер. Что-то тугое, тяжелое билось в волошинской голове, что-то пыталось пробиться к его сознанию сквозь пахучий дым сигарет, сквозь Верины слова, сквозь острое желание, которое он испытывал, и нежность, затопившую его с головой… Что-то твердило ему о том, что надо бы все же задать Вере какой-то вопрос – тем более что она сама словно подталкивает его к этому, – и надо бы рассказать ей о человеке, караулившем ее на Сиреневом бульваре, и о его бессмысленной смерти, и о его опасной ненависти к ней… Ненависти больше не было, как не было и самого экс-банкира, умершего на лавочке близ Вериного дома, но что-то темное и тягучее осталось с Волошиным после смерти Васильцова, и это тягучее нужно было разорвать, разрешить… Но вместо этого он только любовался сидящей напротив женщиной, которая сводила его с ума одним видом длинных светлых волос. И он овладел неведомой ему прежде способностью мгновенно забывать о чем угодно – о банкире, о бульваре и о любых вопросах, как только Вера поднимала на него свои зеленоватые глаза и улыбалась ему трогательной, чуть виноватой улыбкой.

Волошин был уже готов согласиться с чем угодно, пойти на любое ее предложение, когда русоволосая женщина напротив него внезапно оторвалась от фруктового десерта, которым несколько преувеличенно интересовалась последние пять минут, и весело проговорила:

– Мне кажется, здешнее меню нами уже исчерпано. Мы же не станем оставаться здесь на всю ночь, верно? Может быть, ты пригласишь меня к себе… на чашку кофе?

В устах любой другой женщины такая двусмысленность показалась бы ему нескромной и даже навязчивой. Но, услышав это от Веры, он только залился краской, как мальчишка, и, замирая от счастья, ответил:

– Конечно. Ты останешься у меня сегодня?..

Она подняла высокие брови:

– А ты хочешь, чтобы я осталась?

И Виктор улыбнулся и кивнул, спешно поднимая руку, чтобы подозвать официанта и побыстрее расплатиться. Словно бы краем сознания он отметил, как Вера почти машинально вытащила из сумочки сигареты, но не стала закуривать, а грубо скомкала белую пачку, которая была еще наполовину полна. И, выходя из ресторана, с какой-то даже ненавистью швырнула ее в стоящую у двери урну.

На улице, как с изумлением обнаружил растерянный Виктор, оказывается, давно уже стемнело. В небе светили такие редкие для Москвы, настоящие, крупные августовские звезды. Вера цокала каблучками по асфальту, он держал ее под руку, и ночной город ложился им под ноги покорно и ласково. Они не обменялись ни словом до самого волошинского дома, и только уже войдя в подъезд, коротко, по очереди, обронили обязательное «Здравствуйте!», кивнув консьержке – сегодня дежурила не Евгения Михайловна, а другая, сухонькая и неулыбчивая старушка. Однако, как только за ними бесшумно закрылись двери лифта, они припали друг к другу в долгом поцелуе и не сразу смогли оторваться даже тогда, когда лифт услужливо остановился на нужном этаже.