Вдоль берега Стикса

На улицу вбежали люди. Увидели Азраила, встали наизготовку. Потом разглядели Альку и немного расслабились. Это были латники, немногие выжившие, смертельно уставшие и ничему уже не удивлявшиеся. Последним бодро шагал рыжий Тифот с перевязанной и накрепко примотанной к груди рукой.

— Мы решили оставить стены, — сообщил он, оглядев заваленный трупами проулок. — Лезут твари со всех щелей, а нас небогато осталось, чтобы и вперед, и взад поглядывать. Я велел уходить к собору.

— Правильно, — одобрил дьявол. — Площадь можно удерживать малыми силами. А потом отойти к церкви. Она действительно крепкая. Если бесов не будет, то шансы есть.

— Ангел пособит? — без надежды в голосе спросил воевода.

— Сомневаюсь. Он сейчас не в себе, если ты понимаешь, о чём я.

Тифот вскинул одну бровь.

— Нас хотя бы в церковь-то пустят?

— Вас пустят, почему нет. А я даже спрашивать не стану.

— Негоже. Тогда и мы останемся.

— Идите. Перекрывайте холм, готовьтесь, они скоро повалят.

Тифот кивнул, сделал три шага и обернулся.

— А вы?

— Мы скоро догоним. Надо пока кому-то тут постоять, вдруг еще кто из ваших подтянется. Это ведь самый широкий подъем к площади?

— Единственный. Намечали-то цитадель строить, так что с других сторон только узкие лестницы!

— Ну, тем лучше. Проваливайте. Алька, тебе лучше идти с ними.

— Слушай, давай я…

— Прикроешь меня? — Азраил весело заклекотал горлом. — Спасибо, ты уже прикрыл.

Алька покраснел, резким движением потянул из ножен клинок, одновременно закидывая за плечо злополучный арбалет. Получилось неловко, а позади раздался обиженный звон.

— Точно! — Азраил вскинул палец кверху. — Вот чем ты сейчас можешь помочь.

Алька не понимал.

— Ну скрипка же! Пойди, сыграй им. Да не кипятись, послушай. Максимум через час половина из них умрёт. Там простые солдаты и мастеровые, многие из них вообще никогда не слышали музыки. Хорошей музыки. А вы, люди, не умеете идти на смерть без душевного настроя. Так не лишай их последней возможности. Послужи, как не сможет сейчас никто другой.

Алька пошёл. И сыграл. Ему ещё никогда не приходилось делать это на публике, поэтому первые звуки грубой скрипки, сделанной без любви каким-то криворуким ремесленником, оказались нестройными и противными. Алька уселся у постамента каменной скульптуры, изображавшей неизвестного старика с посохом, покрутил колки, пощипал струны, кое-как выровнял звучание. Приложил смычок.

Сначала он просто играл, а солдаты, казалось, не обращали внимания. Они не могли подойти и постоять рядом, послушать, потому что таскали брёвна и доски, валили деревья сучьями на дорогу, закрепляли под углом целые секции ажурной железной решетки с ограды собора, которая очень удачно была украшена сверху острыми наконечниками.

Алька играл одну из старых мелодий, мотив которой запомнил в подвале у Якова, слушая старый патефон в отсутствие хозяина. Поймав очередной восторженный взгляд, захотел вдруг спеть.

Что можно петь под скрипку? Яков делал это только пьяным, под старую разбитую гитару, да и играть на ней старик почти не умел. Орудуя смычком, даже так спеть будет непросто. Но других песен Алька попросту не знал.

Он запел. От души, сам не понимая половины слов, чудных и бессмысленных, просто застрявших когда-то в памяти. Безумно фальшивя и сбиваясь с мотива, когда слишком близко ухал взрыв. А солдаты, эти усталые обреченные люди, смеялись, подбадривали, в конце каждой песни свистели и хлопали в ладоши.

Время от времени внизу, в проулках показывались и снова убегали черти, иной раз на площадь просачивались группы выживших горожан. Город теперь пылал со всех сторон, зарево сливалось с багровым закатом. Все, кто хотел спастись, стремились сейчас сюда и становились новыми слушателями.

Он спел им весь репертуар деда Якова. Спел про еврея, про такие дела, о любви, а потом один раз ещё про еврея. Затянул было про чай, но тут заметил тревогу на лицах и остановился.

Над городом висела тишина. Вздох, другой, третий. Потом в ней проявился тонкий писк, словно далеко-далеко зудит комар на грани слышимости. Постепенно звук становился чётче и громче, наконец превратился в вой, яростный дикий визг. С таким первый встреченный в алькиной жизни чёрт сегодня утром бросался на него в атаку.

Азраил прогремел сапогами по булыжной мостовой, махом переметнулся через самую крупную баррикаду. Он снова был грязен, заляпан черными пятнами, словно выкупался в нефти. Обух топора укоротился на треть, теперь вместо гладкой закругленной рукояти остались лишь расщепленные занозы. На лезвии добавилась пара глубоких зазубрин: всё же топор ковался для рубки мяса, а не доспехов. В спине, под левой лопаткой, торчали два древка от стрел, но дьявола эти мелочи сейчас не волновали.

— Ну что, смертнички, готовы? Встречайте! — прокричал Азраил и захохотал.

Люди оторвали взгляд от этакого чудовища, посмотрели вниз. На площадь из улиц и переулков выплёскивались волны чертей, в темноте сливавшиеся в одно живое, воющее и скрежещущее море.

— У меня для вас две новости! — объявил дьявол. — Начну с хорошей. Сейчас стемнеет.