Вдоль горячего асфальта

А завелась у тебя лебедь-лебедушка, приезжайте оба — послушать сверчков и трудовой джаз-банд. Покажу грабарки и деррики, шалаши и конструкции — весь наш предэлектрический век».

17

А тут случилась командировка от редакции, и Павлик, захватив Машеньку, поехал на Днепрострой, а потом они съездили и на Днепрогэс, и Павлик сочинил сказку о керосиновой лампочке и ста тысячах солнц.

«К кухонной лампочке на пристани подступало безграничное гуляй-поле печенежской старины — кеч-кеч — проходи, пока цел, и кажется, от этого печенежского окрика и селение у Днепра звалось Кичкас.

Див вещал гибель Поднепровью и Побужью — в потемках терялись дюны-кучугуры и могильники-курганы, половецкие вежи, каланчи перекопских царьков, старинные переправы и пути к соленым озерам.

Пробегал по Королевскому шляху татарин с пленной полячкой, а она, голубка, ругалась, как запорожец на дыбе… Проходило войско Минихово. Волочилась чумацкая ватага. Атаман впереди на огромных волах. Крутые рога позолочены, и ленты на рогах перебирал предвечерний ветерок.

Теряли цвет и очертания шафран и анемон, дрок и медунка, сливались кустики полыни на песках и ковыли на перелогах — ночь обнимала в плавнях краснотал и осокорь.

— Берегись!

Опасаясь засады, чумаки ограждались на ночь возами и ставили дозоры.

Отдыхающие волы жевали, чумацкий табор храпел на свитках, петух-будильник на атаманском возу прежде времени не кукарекал зарю, дозорные клевали носом: «Спаси, господи, люди твоя и благослови достояние их: соль, рыбу, шерсть, сафьян и все нажитое на поставках — в обложенный французами, англичанами, турками и сардинцами Севастополь».

И вновь надвигалась ночь, степной волк щелкал зубами на колонистских симменталок и на фальцфейновских антилоп, и в окошечке среди камышей сама стыдилась себя лампочка — семилинейное стекло.

Пока мерцал огонек, желтел его отсвет, а гасло окошечко — исчезал и отсвет, и на берег, на уезд, на весь край наваливались тонны темноты, и тогда как бы прекращалось пространство и время.

Страна начиналась от австрийских местечек и немецких малых городов, и по всем волостям до Японской островной империи белели церквушки. В темноватом приделе попик — старенькая епитрахиль — помахивал кадилом, а замена дьячку — мать-просвирня подкладывала в кадильце душистый уголек.

За Окой к колоколенкам присоединялись минареты, а за черными и красными песками — майоликовые мавзолеи, и неторопливый шейх снимал пылинку с гробницы ханского духовника.

За Бией и Катунью под развешанными лоскутками и заячьими шкурками, под насаженными на вертикальные шесты кошками, среди берез и на березовых ветках приносили в жертву лошадь.

Но по великому заданию из безвести и глухомани пришли сюда над шахтами недостреленные, в топках недогоревшие, могильной землей не целиком засыпанные, перешедшие море-океан по тропе огня. Все собрались здесь: Днипро в чеботах, Волхов в сапогах, Рион в мягких чувяках, Свирь в хромовых штиблетах, Волга да Кама в подшитых валенцах, Ангара на подошве кованого железа…

И на берегах — огни соревнования: каждый зеленый означает сотню уложенных кубометров, каждый красный — тысячу, и степь и тайга — на четыре стороны — в зеленых и красных земных звездах.

Лунами уже сияет между скал лестница шлюзов, и уже льет плотина молочный лунный свет, и до горизонта освещенные окна зданий, поездов, теплоходов, лампионы и светофоры, прожекторы и фары, лучи и нимбы и отражения их на влажном асфальте и на маслянистой волне.

Все, что рядом и что угадывается за далью, вспыхивает пестрыми точками диспетчерских, загорается светлыми пунктирами дамб, передвигает тени в горячих цехах, распространяет в небе свечение заводов-городов и уже за дальней далью намечает на торфах, на сланцах, на реках, на водопадах следующий, а за ним новый, а за ним новейший электроград, перед которыми в неясные ветлы, в туманную кугу, в дремучие кедрачи отступают шамановы, да шайтановы, да стрибожьи призраки».

18

Потом Павлика направили в Хибины, и Машенька опять была с Павликом.

Еще горели буксы, и два полещука с вселенскими мешками, заслышав жалобное повизгивание, поспорили: дойдет или не дойдет вагон до Рогачева.

Однако Орша-Центральная и Невель-II остались позади, а вагон не отцепляли, и в нем, жестком плацкартном, Машенька с Павликом прибыли в Ленинград и взяли билеты на Полярную стрелу. Они проезжали станции Волховстрой и Мурманские ворота. Рядом была Повенчанская лестница Беломорско-Балтийского канала, однако ода поминутно сменялась элегией.

Среди трясин и морен обозначались следы упорной битвы за богатства северного полуострова, и жертвы тюленьим богам — вдоль наспех построенной в первую мировую войну железной дороги лежали обломки товарных вагонов, как лежат вдоль караванных путей обглоданные богами пустыни верблюжьи ребра.

Человек атаковал. Заполярье оборонялось как могло и отступало после яростного боя.

Сломанным дротиком воткнулся на замолчавшем поле брани мертвый ствол, и стрелой с оторванным оперением — полуживое деревце.