Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства (СИ)

За ужином отец отец уточнял, что мной было сделано, что нет; давал, как говорили в колхозе, наряд на следующий день. После ужина сразу хотелось спать, глаза слипались, руки и ноги становились ватными, лишенными силы. Я пытался проскользнуть в комнату и юркнуть в постель, но отец никогда не забывал отправить меня мыть ноги.

Во второй половине лета, начиная с жнивья, жара становилась невыносимой, особенно днем. В такие дни я любил улечься отдыхать в прохладном хлеву. Я растягивался в яслях на сухом сене, подкладывая под голову старую отцовскую фуфайку. Я любил лежать на боку, глядя, как на фоне ярко голубого неба фонтанчиком плясало поднимающееся и опускающееся в дверях облачко мелкой мошкары.

Вспугнутые мной ласточки, сидевшие на яйцах уже по второму кругу, тревожно крича, покидали гнездо и носились в воздухе перед дверью сарая. Постепенно круги полета сокращались и, наконец, одна из ласточек влетала в сарай и тут же покидала его. Я старался лежать неподвижно. Пролетев несколько раз все ближе и ближе к гнезду, ласточка, наконец, цеплялась черными коготками за край гнезда и осторожно усаживалась на яйца. Сидя, она настороженно следила за мной, готовая в любую секунду покинуть гнездо. Перестрелки взглядами первым не выдерживал я и засыпал. Проснувшись, я покидал ясли осторожно, стараясь не потревожить ласточку, что удавалось редко.

Забегая вперед, скажу, что осенью любимым моим местом пребывания наедине с собой был шалаш, устраиваемый мной из снопов срезанной сухой кукурузы за стогом соломы. Дно шалаша я выстилал толстым слоем соломы и, одев отцовский тулуп, ложился, плотно запахнув обе полы. Я мог подолгу лежать, слушая осенний ветер и, глядя, как на фоне хрустальной синевы неба шевелятся желто-серые кукурузные листья. В такие дни в шалаше мною очень часто овладевала какая-то непонятная, пожалуй, даже светлая грусть, из которой не хотелось выходить.

После второго класса к моим обязанностям по домашнему хозяйству прибавилась необходимость выпасать корову отдельно от стада. Отел, как правило, происходил весной, но последние годы телята у нашей Флорики почему-то рождались летом.

Пускать стельную на последних месяцах корову на пастбище было небезопасно, так как любые конфликты в стаде между животными могли привести к преждевременному отелу. Корову выпасали на веревке вдоль лесополос, на меже и по узким проселочным дорогам.

Выпасать корову выводили поздно, после девяти часов утра, когда уже высыхала роса. Из года в год у меня были свои излюбленные места. Но мерой предпочтительности было наличие кукурузного или подсолнечникового колхозного массива в соседстве с густой лесополосой.

Держа за веревку, я пас корову вдоль полосы. Зайдя на расстояние более ста метров от начала, я привязывал Флорику в центре лесополосы так, чтобы ей было просторно и не запуталась веревкой за соседние деревья. Зайдя в колхозное поле, я обрывал нижние четыре - пять сочных подсолнечниковых листьев с каждого растения, что не считалось преступным. Охапками я относил листья и укладывал так, чтобы корова не могла их затоптать.

Если поле было кукурузным, быстро набирал снопы выдернутых с неокрепшим корневищем растений. Не считалось криминалом выдергивать третье, самое тонкое растение. Поскольку считать стебли за мной было некому, я, как и вся деревенская детвора, из трех выдергивал самый толстый, сочный стебель.

А если строенных кукурузных растений было мало, то выдергивал одно из двух, благо и без этого было много одиночных кустов. Набрав достаточное количество стеблей, укладывал их так же дугой, но листьями к корове, чтобы, потянувшись ними, Флорика не затаптывала сочные сладкие стебли.

Выбрав место для себя, из полотняной торбочки, в которую мама с раннего утра ложила кусок хлеба и бутылочку молока, доставал припасенную мной книгу и... прощай унылая реальность! После хищения колхозной кукурузы я мгновенно погружался в мир русских народных сказок, в каждой из которых становился благороднейшим героем. Зачитывался рассказами Бианки, приручал диких зверят вместе с Ольгой Перовской. Держа на поводке Кучума, путешествовал с Улукитканом по тискам Джугдыра. В команде Тимура помогал семьям военных, ловил банду Квакина. Спускался на парашюте вместе с Марианной в тылу врага и вместо Виктора Талалихина таранил фашистский самолет.

Флорика съедала принесенный мной корм быстрее, чем я успевал насытиться чтением. Неохотно положив книгу в торбу и утолив жажду молоком, шел за следующей порцией зелени для коровы. Признаком сытости Флорики, как и всех коров, считалась исчезающая "голодная ямка", расположенная в задне-верхней части живота слева.

Насытив корову, вел ее по утоптанной тропке вдоль лесополосы. Перед выходом на дорогу, накидывал веревку на сук и, осторожно выглянув, убеждался, что дорога пуста. С чувством исполненного долга и чистой совестью гордо вел сытую Флорику домой.