Вдова Клико

После похорон Николь не виделась с подругой. Наташа ни разу ее не навестила, а в тех редких случаях, когда Николь выходила подышать воздухом и отдохнуть от наполнявших дом призраков, подруга переходила на другую сторону улицы, чтобы с ней не встретиться. У нее не хватало духа спросить Наташу о причине такого неслыханного поведения.

— Нам вот этот! — воскликнула Ментина, показывая на роскошный millefeuille[36], самый большой торт в булочной. — У нас званый вечер!

— Вот как? А по какому случаю, та petite?

С дочерью Николь она говорила совсем по-иному — ласково и дружелюбно.

— Мы с мамой устраиваем чай для папы.

Наташа с совершенно непроницаемым лицом унесла торт упаковывать и закрыла за собой дверь. Потом позвала Ментану, чтобы та его забрала. Николь жадно высматривала в лице подруги хоть какой-нибудь признак сочувствия. Может быть, она считает, что во всем виновата Николь? В конце концов, Наташа предупреждала ее быть осторожнее, а она пропустила предостережение мимо ушей, и вся ее жизнь развалилась.

Ментана вышла с фирменным Наташиным пакетом, аккуратно перевязанным золотой ленточкой.

— Она сказала, что раз это для папы и раз я такая хорошая девочка, то это будет подарком от нее.

— Merci, Наташа! — крикнула Николь, но ответа не услышала.

Чувствуя себя еще более одиноко, она вышла из лавки.

В этот вечер, уложив Ментину и едва дождавшись, пока девочка уснет, Николь сбежала вниз, в пустую гостиную и разрыдалась.

Хуже всего бывали вечера. Люди относились к ней по-доброму, но ей так недоставало присутствия мужа, простой, без усилий и церемоний, болтовни с ним о том, как прошел день. И в свой потайной зал ремюажа она ни разу после смерти Франсуа не заходила. Трудно было себе представить, что когда-то она так уверенно смотрела в будущее с ощущением, будто все может. Угол подвала, где она прятала ремюажный ящик с песком и перевернутые бутылки, казался сейчас совершенно бессмысленным и попросту глупым.

Потрепанное кожаное кресло, которое любил Франсуа, еще хранило форму его тела, но она постепенно исчезала. Рядом с креслом стоял шаткий столик со стопкой книг, из которых он ей читал Дидро, Руссо и руководство по виноделию: бесконечный список сортов винограда, но именно оно было любимой книгой. Им обоим нравилось, как звучат названия, о которых они даже не слышали. Целый вечер они могли провести, гадая, откуда они пришли: «кларет», «александрийский мускат», «арамон», «оксеруа блан», «жакер».

Николь открыла скрипичный футляр. Было темно и мрачно, но она так хорошо его знала, что ей не обязательно было видеть. Желтый бархат, ставший от времени горчичным. Коробочка канифоли, рассыпающейся в руках, теплое дерево и вырезанные эфы ожили в ее руках, заполняя комнату. Николь поднесла скрипку к подбородку — ощутить его прикосновение к этой скрипке. Но нет.

Когда Жозетта доложила о посетителе, Николь махнула рукой, чтобы та ушла. Все эти добрые намерения, сочувствия и вымученные заверения были для нее хуже всего.

— Простите, мадам, это Ксавье, и он говорит, что дело срочное.

— Если так, то впустите его, конечно. Спасибо, Жозетта.

Лучший воскресный костюм был тесноват на широких плечах, а шапку Ксавье надвинул на лоб.

— Что ты тут делаешь одна в темноте? — спросил он.

— Садись куда-нибудь, только не в это кресло.

Он неловко сел, широко расставив ноги. Милый Ксавье, самый верный ее друг и самый доверенный глаз на виноградниках.

— Я не особенно умею вертеть хвостом, так что перейду сразу к делу, — сказал он.

— Наверное, дело серьезное, раз ты решил идти ко мне, а не к Этьену, когда он принимает.

— Еще какое серьезное! Не знаю, как это помягче сказать, но «Клико, Понсарден и компания» катится ко всем чертям.

— Что?! — Такое заявление оказалось для Николь совершенно неожиданным.

— Урожай не собран, грозди висят и усыхают, как яйца у старого хрыча. Мсье Оливье и его дегустационная банда шастают и вынюхивают все для Моэта, а двор давильни зарос бурьяном. Я понимаю, что у тебя тяжелые времена, и тянул с разговором, сколько мог. Собственно, главное даже не в винограде и не в бурьяне, а в том, что уже Рождество, а никому из нас так и не платили с конца сентября.

— С сентября?! Я только потому и знаю, какой сегодня день, что сегодня его день рождения, но ведь вам не платили почти три месяца. А я бросила тебя разбираться! Ты же знаешь, что мог прийти и раньше, просто я ЖЖ…

— Передо мной ты можешь не извиняться. Я иедь знал, что ты не будешь на меня в обиде, что я тебе все начистоту рассказал, но… день рождения, сегодня? Это ты прости меня. Вот уж выбрал время.

— Тебе, Ксавье, совершенно незачем проявлять сочувствие, мне от этого только хуже. Послушай, я прямо сейчас выпишу тебе чек. Я знаю, как непросто тебе было решиться, чтобы вот так, прямо со мной поговорить, но я тебе благодарна за это. Пожалуйста, помни, что ты всегда можешь ко мне прийти. Люди боятся обсуждать со мной важные вопросы, и от этого у меня ощущение, будто я живу в вате.