Вдовье счастье

Казимир принес на подносе около десятка альбомов, я уже не стала их изучать, и их упаковали в грубый тканый мешок, пахнущий сеном. Я пожалела, что в этом мире нет полиэтиленовых пакетов, может, мне вспомнить школьный курс химии и начать вредить природе раньше положенного срока? Но шансов на прорыв в химической промышленности было еще меньше, чем на то, что я сегодня вечером найду килограмм золота прямо под собственной кроватью.

Я приехала домой, когда Феврония укладывала малышей на дневной сон, сказала Фоме скинуть в угол мешок с альбомами и тетрадками и свалилась рядом с детьми, как была, одетая, наказав разбудить меня не раньше чем через пять часов, если не случится чего-нибудь крайне важного. Мою просьбу исполнили со всей заботой, так что когда Анфиса явилась меня будить, за окном уже темнело, а детей увели играть в кабинет.

Голова шумела, перед глазами все плыло. Спала я пусть и крепко, но тревожно, какими-то обрывками и яркими вспышками мне мешали разговор с князем Вышеградским, романы мужа, выкрики, реплики, детский плач, хотя я была убеждена, что слышала его не извне, а из памяти. И все же мне нужно было встать, собраться и отправиться к супруге Трифона Кузьмича на раут.

Я устала, хотелось заорать мне, я не могу, я хочу лечь и спать часов двадцать. Я хочу ничего не видеть и не слышать, но лещ животворящий, которого я мысленно отвесила сама себе, творил чудеса. Через час я спускалась вниз, укрываясь дивной шалью — а надо бы ее продать, неизвестно, кто из купчих принес ее мне, пойдут разговоры… но плевать же.

Завтра, если все будет в порядке, выйдет объявление, и уже вечером я раздам студентам-словесникам задания, и через неделю самое позднее у меня будет пара готовых романов, но положу еще неделю, а лучше две, на редактуру, все равно придется договариваться с владельцами газет, кто-то из них должен назначить больший гонорар, чем остальные. Формат романа с продолжением для этого мира новый, могут и даже наверняка начнут артачиться, значит, мне стоит опять же изобрести велосипед и предложить газетчикам дать супругам и дочерям почитать начало книг. Пару глав, не больше — отметить, что для этого у меня должно быть несколько копий.

Я заметила по дороге свои коляски и самодовольно улыбнулась. Как бы ни было мне паршиво, я молодец. Мне есть чем гордиться. Еще одно: я буду совсем молодец, если выживу.

Кто и зачем пытался меня убить?

Мне не хотелось думать, что это князь Вышеградский, не потому что он был мне симпатичен, не потому что я не допускала, что его безупречность — игра, не потому что после первого нашего разговора я сочувствовала ему. Сама версия была дикой, но чем больше я убеждала себя, что это посредственный ход для так себе детектива, тем сильнее крепло убеждение правоты. Потому что других версий, даже самых неочевидных, у меня не было.

Если кто-то, как и я, предположил, что сочинения моего покойного мужа имеют коммерческую ценность, и решил издать их сам: смогла бы я обратиться за защитой своих интересов? Ни разу, я бы не доказала, что это писал мой муж. Книги, будь они даже и впрямь шедеврами, требовалось переписать начисто для издания, и единственное, что хоть кое-как подтверждало авторство — почерк — было бы утеряно. Я могла вопить до посинения и судорог — я бы вызвала только насмешки.

Дети? Но дети наследники ничего, если не считать оставшихся побрякушек, которые я, конечно, уже успела оценить. За них мне предложили двести золотом — если бы не Ефим с его мафиозным кланом, эти деньги в первые дни здорово мне помогли, но не больше. За двести золотом могут убить, но… разбойники на дороге, а не некто в моем собственном доме.

Я сама? Ради красивой дамы преступления совершаются лишь в романах. Кстати, в паре мест нужно подправить синопсисы, жаль, что я еще не взяла в привычку носить с собой перо и блокнот.

Имение? Я единственная наследница, но насколько я могу судить, не вполне объективно, в имение нужно вложиться побольше, чем в тот же извоз. Не знаю, сколько у моей матери душ, полагаю, немного, раз у меня одна приданая девка, но по тому, как мать одета, можно сказать, что живет она не в достатке, хорошо если не в долгах. Богатых помещиц я успела повидать, и они, несмотря на сильный налет провинциальности, не уступали по роскоши нарядов и украшений богатым купчихам.

И, значит, если не князь Вышеградский и его макиавеллиевский воистину план устранить всех, кто одним своим существованием бросает тень на имя юной княжны Марии Вышеградской, остается один человек. Вершков. Я уперлась в загадочного Вершкова и, сходя с коляски возле расцвеченного огнями дома Аксентьевых, была вконец убита осознанием собственного бессилия.