Вдовец (СИ)

Он же любит все контролировать… хотя иногда допускает осечки. Я замечаю, что он забыл папку, из-за чего зло выдыхаю и опускаюсь на прежнее место, подтягивая ее к себе. Металлическая молния не капризничает, несмотря на мои нетерпеливые рывки, за которыми едва поспевает язычок. И я едва сдерживаю нервный смех, когда заглядываю внутрь.

Черт возьми, я угадала! Он врет и погряз в собственном вымысле!

В папке нет ничего, только скомканные куски белой бумаги для объема. Я сгребаю их на стол и вспоминаю мамины руки. Вспышкой приходит воспоминание из старых времен, когда она рвала газетные листки и набивала ими зимнюю обувь. Заполняла пустоты. Неужели, Кирилл занимается тем же самым? Заполняет опустевшую жизнь как может… с помощью странного расcледования, поиска совпадений и, черт возьми, меня.

— Я могу убрать?

Чужой голос заставляет очнуться и найти рядом девушку в форме заведения. Она испытующе смотрит на меня, как будто ее предложение всего лишь повод подойти, как и желтая тряпка, зажатая в ладони. Я вновь смотрю на мусор из скомканных клочков и киваю.

— К черту, — ладонями собираю листки, сгребая их на поднос.

Но вдруг осекаюсь, когда замечаю черные чернила на самом краешке. Точно, не показалось, на другом тоже. Они не пустые, нет… Это смятые записки.

— Оставьте меня, пожалуйста, — поспешно отворачиваюсь от взгляда официантки, в котором аварийной строчкой горят нехорошие мысли на мой счет. — Я уберу сама.

Глава 10

Я беру записки в руки и читаю их по одной.

«Три комнаты и чердак, но там большой навесной замок. Я не буду даже трогать его, пытаться как-то открыть, на замке останутся зацепки, и он заметит».

«Я считаю дни, пока немного — шесть, но надо придумать, как отмечать их, чтобы не сбиться».

«Холодно».

«Странно, как всё быстро меняется. Я ведь приезжала сюда раньше по своей воле, и мне нравился запах дерева, мягкий свет, темная мебель».

«Он так уверен в себе и во всем, что делает. Он был абсолютно уверен, что я никому не расскажу, не оставлю адрес или хотя бы упоминание о нем. Ведь он рисковал… Или нет? Он, наверное, видел меня насквозь».

«Надо писать короче. Большие записки трудно прятать».

«Он нашел. Заставил показать все, прочитал и сжег некоторые. Но разрешил мое баловство, только без имен и его описаний».

«Я по-прежнему пишу и прячу записки по дому. Под плинтус, в щель двери, под обивку. Обживаю дом как могу».

«Из проехавшей машины прогремела музыка. Здесь обычно одна тишина».

«Он сказал, что перережет мне горло».

«Я нашла способ. Кухонные шкафы украшены маленькими треугольниками из металла. Я переворачиваю на другое ребро по одному каждый день и так веду свой календарь».

«В ванной начал течь кран, и звук воды очень раздражает по ночам. Кап-кап. Кап-кап».

«Я плакала всю ночь и не могла себя успокоить. Ничего не помогало. А теперь я боюсь, что он вдруг приедет и увидит меня такой, с красным опухшим лицом».

«Подарок. Он привез две тарелки, настоящие, а не одноразовые из дешевого пластика. Очень красивые».

«Тянет костром».

«Он был нежен, он мягко целовал и касался. И мне было хорошо… Как прежде с ним».

Я не дочитываю, потому что чувствую, что вот-вот не смогу сдержать слезы. Каждая строчка отдается глубоко внутри, и хуже всего от сухого лаконичного слога. Словно незнакомая мне девушка писала о чем-то обыденном, возможном в привычной жизни. Как запись в девичий дневник, где-то между красивыми наклейками и полосками разноцветных фломастеров.

Ведь кран правда может подтекать, а сосед громко включить музыку. Это возможно, да, но не тогда, когда тебе обещают перерезать горло. Это события вычитающие друг друга, ты не можешь думать о монотонно капающей воде, когда тебе пообещали такое.

Хотя со мной происходит то же самое. Я сижу в круглосуточной кафешке и думаю об убитой девушке и ее предсмертных записках. И пульс даже успел прийти в норму, мой организм чертовски быстро адаптировался.

Так что я могу сделать собственную пометку, столь же буднично и лаконично. «У официантки пятно над бейджиком. Кажется, кофе».

Я иду на выход, чтобы глотнуть свежего воздуха, и на мгновение забываю, что найду на улице Итана и Кирилла. Мужчины стоят у спортивного седана Итана и смотрят под ноги. Они молчат, и почему-то одного взгляда на них хватает, чтобы понять, что молчат они давно и тяжело. Кирилл курит, медленно затягиваясь, а потом забывая о сигарете на целую вечность. И он ежится, то ли от ночной свежести, то ли от собственных размышлений.

— Забери, — я протягиваю ему папку, в которую втиснула все до единой записки, измяв их в сотый раз.

— Открывала?

Я киваю и ловлю вопросительный взгляд Итана.

— Я говорил тебе, что нашёл дом, в котором он держал одну из девушек. Записки были повсюду, — продолжает Кирилл, — не уверен, что отыскал все… Дом небольшой, но старый, там каждую трещину надо проверять.

— Так что в папке?

— Записки, оставшиеся от второй жертвы, — Кирилл отвечает Итану и забирает папку из моих рук.