«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Но надобность в столь сложных гипотетических построениях отпадает, если учесть, что, как было показано выше, с весны 1538 г. правительственный курс в отношении монастырского землевладения изменился, перейдя, так сказать, в режим наибольшего благоприятствования. В этих условиях какие-то скрытые мотивы следовало бы искать не в самом факте пожалования, которое стало обычным делом, а, наоборот, в случае отказа в просьбе какого-либо игумена. Более того: прежде чем строить предположения о политической подоплеке появления того или иного документа, стоило бы попытаться определить, кто конкретно его выдал. Как было показано в седьмой главе книги, эта задача вполне поддается решению путем анализа формуляра грамоты и помет на ее обороте.

Интересующая нас ноябрьская грамота Троице-Сергиеву монастырю 1538 г. принадлежит к типу несудимых грамот. Соответствующая статья о подсудности монастырского приказчика гласит: «А кому будет чего искати на манастырьском приказчике, ино его сужю яз, князь велики или мой дворецкой»[1902]. Следовательно, с большой долей вероятности можно предположить, что грамоту выдал дворецкий Большого дворца, каковым в описываемое время был кн. И. И. Кубенский. Та же формулировка дословно повторяется в жалованной несудимой грамоте Сергиевой обители на беспошлинную ловлю рыбы в Переславском и Сомине озерах, также датированной ноябрем 1538 г.[1903] По всей видимости, обе грамоты были выданы одновременно по приказу дворецкого кн. И. И. Кубенского.

Самые точные сведения о том, кто именно выдал ту или иную грамоту, содержат пометы на обороте: за период с июня 1538 по ноябрь 1548 г. нам известно 48 монастырских актов с подобными дорсальными надписями (см. гл. 7, табл. 2, № 3, 4, 6, 7, 8, 10, 13–21, 23, 27–29, 31–33, 35, 37–43, 46–48, 50–54, 56–65). Из них лишь об одной грамоте можно сказать, что ее выдал лидер придворной группировки: 15 августа 1538 г. по приказу боярина кн. И. В. Шуйского Успенскому Стромынскому монастырю была дана жалованная заповедная грамота на рыбные ловли (Там же. № 6). Еще одна грамота была выдана боярином кн. П. И. Репниным Оболенским (Там же. № 29). Как уже говорилось, очень редки пометы, сообщающие о выдаче документа «самим» великим князем (Там же. № 38, 42). Чаще же всего дорсальные надписи указывают на то, что жалованная грамота той или иной обители была выдана дворецким или казначеем (таких 42 из 48 документов, имеющих подобные пометы; кроме того, один дошедший до нас монастырский акт был выдан по приказу конюшего, см.: Там же. № 16).

Таким образом, процесс выдачи жалованных грамот монастырям в конце 30-х — 40-х гг. XVI в. не был связан с господством при дворе той или иной боярской группировки. Скорее подобную деятельность можно считать частью повседневной практики дворецких и казначеев. Другое дело, что в некоторых случаях можно заподозрить личную заинтересованность того или иного администратора, выдавшего грамоту, в поддержке именно данного монастыря, если он был его вкладчиком. Так, казначей Иван Иванович Третьяков выдал 6 июля 1538 г. жалованную льготную грамоту Симонову монастырю на два варничных места у Соли в Переславском уезде (см. гл. 7, табл. 2, № 4). Он же вместе с И. П. Головиным выдал той же обители 12 ноября 1543 г. жалованную грамоту, ограничившую выполнение ямской повинности крестьянами симоновских сел Картмазовского и Коробовского двумя неделями в году (Там же. № 31). Имя казначея И. И. Третьякова указано и на обороте жалованной грамоты Симонову монастырю от 6 августа 1546 г. и еще раз — вместе с Ф. И. Сукиным — на грамоте от 5 октября того же года (Там же. № 47, 48). Между тем известно, что род Ховриных-Головиных, к которому принадлежал И. И. Третьяков, издавна оказывал покровительство Симонову монастырю[1904], поэтому в перечисленных пожалованиях можно усмотреть примеры покровительства патрона почитаемой им обители.

По всей видимости, описанный случай не был уникальным, и сказанное о Третьякове может быть отнесено и к другим высокопоставленным лицам при московском дворе. В частности, обращает на себя внимание тот факт, что, по существу, все бояре и многие другие дворцовые чины в описываемое время являлись вкладчиками Троице-Сергиева монастыря[1905]. Так стоит ли удивляться тому, что вотчина св. Сергия продолжала активно расти в конце 30-х — 40-е гг. XVI в. — как за счет великокняжеских пожалований (сделанных от имени юного Ивана IV), так и за счет вкладов частных лиц![1906]

Но те же влиятельные царедворцы входили в состав вкладчиков и других крупных и почитаемых монастырей: так, во вкладной книге Кирилло-Белозерского монастыря мы встречаем имена дворецкого кн. И. И. Кубенского, кн. И. В. Шуйского, кн. И. Ф. Бельского, кн. И. Д. Пенкова, братьев Михаила, Дмитрия и Федора Семеновичей Воронцовых, казначеев И. И. Третьякова, И. П. Головина и Ф. И. Сукина, дьяков Г. Н. Меньшого Путятина, Афанасия Курицына, Елизара Цыплятева и его сына Ивана, Василия и Игнатия Мишуриных[1907].