«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Упоминание дворецкого Большого дворца позволяет предполагать, что интересующая нас формула в какой-то степени соответствовала реалиям 40-х гг. XVI в. Однако решающим аргументом в пользу предположения о том, что с введением губных учреждений центральные власти не отказались от прежнего способа сыска «лихих людей» с помощью посылаемых из Москвы недельщиков, служит статья 53 Судебника 1550 г. В ее основу была положена соответствующая статья Судебника 1497 г. (ст. 34), дополненная указанием на розыск не только татей, но и разбойников: «А пошлют котораго неделщика имати татей или розбойников, и ему имати татей и розбойников безхитростно, а не норовити ему никому…»[2105] В новом Судебнике, по сравнению с предыдущим, была усилена ответственность недельщиков за вверенных их охране татей и разбойников (ст. 53, 54).

Если попытаться на основании текста Судебника 1550 г. представить общую ситуацию в сфере борьбы с «лихими людьми», то картина получится очень пестрой. С одной стороны, эта категория дел была оставлена в компетенции центрального, боярского суда (ст. 59), которому подчинялись недельщики, как и прежде посылавшиеся для поимки татей и разбойников. С другой стороны, в статье 60-й упомянуты новые судебно-административные органы — губные старосты и сделана попытка разграничить их полномочия с наместниками и волостелями. Решение было найдено явно компромиссное: все категории «лихих дел», за исключением разбоя, оставались в юрисдикции кормленщиков (наместников и волостелей); они же должны были казнить «ведомых лихих людей». Разбойники же передавались в ведение губных старост. Характерна фраза Судебника, с помощью которой законодатель пытался предотвратить неизбежные конфликты между двумя параллельными структурами местного управления: «А старостам губным, опричь ведомых розбойников, у наместников не вступатись ни во что»[2106].

Суммируя, можно сделать вывод о том, что вплоть до середины XVI в. губные учреждения оставались в глазах центральных властей лишь одним из органов борьбы с преступностью, и было еще неясно в момент издания Судебника, какой из существующих параллельно структур в дальнейшем будет отдано предпочтение. Уместно напомнить, однако, что новые структуры в системе местного управления создавались и раньше. В качестве примера можно привести институт городовых приказчиков, относительно времени появления которого исследователи также не смогли прийти к единому мнению. Н. Е. Носов, посвятивший городовым приказчикам первый раздел своей известной монографии, датировал образование этого института концом XV — началом XVI в.[2107]; С. М. Каштанов не согласился с такой датировкой и утверждал, что первые сведения о городовых приказчиках относятся только к 1515 г.[2108]; позднее Б. Н. Флоря обнаружил более ранний документ с упоминанием городовых приказчиков — 1511 г.[2109] Эти споры напоминают полемику о времени создания губных учреждений — с той разницей, что введение института городовых приказчиков никто из ученых никогда не считал «реформой».

Этот пример ясно показывает, сколь многое в наших представлениях о преобразованиях XVI в. диктуется историографической традицией. Контуры реформ определяются ретроспективно, исходя из того значения, которое данный институт получил впоследствии. Поскольку губным старостам суждено было «большое будущее», поскольку они сыграли важную роль и в местном управлении во второй половине XVI и в XVII в., и в формировании провинциальных дворянских корпораций[2110], то их появление в 1530-х гг. историки окрестили «реформой», в то время как более «скромные» городовые приказчики не удостоились такой чести.

3. Судебник 1550 г. и судебно-административная практика 30–40-х гг. XVI в.

Судебник 1550 г. — памятник многослойный: как давно установлено исследователями, часть его норм восходит (в переработанном и дополненном виде) к статьям Судебника 1497 г.[2111]; другая часть представляет собой новеллы 1549–1550 гг.[2112] Однако до сих пор не обращалось внимания на возможную связь ряда статей царского Судебника с судебно-административной практикой 1530–1540-х гг., эпохи «боярского правления». По-видимому, это объясняется стойкой историографической традицией, восходящей к сочинениям публицистов XVI в. и противопоставляющей «нестроения» периода малолетства Грозного блестящей эпохе реформ 1550-х гг.