«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Итак, новгородцы — вопреки опасениям, о которых говорит официальная московская летопись, — вовсе не собирались сдавать свой город мятежному удельному князю. Характерно, что новгородские летописцы вообще не упоминают о присылке в их город кн. Никиты Оболенского и о данных ему в Москве инструкциях: в местном летописании подготовка к отражению ожидавшегося нападения Андрея Старицкого представлена в виде череды энергичных мер, предпринятых в первую очередь самими городскими властями, светскими и духовными. Так, уже упоминавшееся срочное строительство стены вокруг Торговой стороны, необходимость которого летописец объясняет тем, что «опосле великого пожара поставлен город толко на Софейской стороне[693], а на Торговой не поставлен», велось по распоряжению наместников и дьяков, «по великого князя слову Ивана Васильевича всеа Руси и по благословению архиепископьлю»[694]. В этом упоминании великокняжеского «слова» можно усмотреть косвенное подтверждение факта присылки из Москвы в Новгород неких инструкций на случай осады города Андреем Старицким. Но приезд великокняжеского посланца (кн. Н. В. Оболенского?) не показался новгородским летописцам событием, достойным специального упоминания.

В строительстве укреплений на Торговой стороне участвовало все население города, и работы были проведены в кратчайший срок: по словам летописца, «поставиша город всем градом, опрично волостей, в пять дней, во человек стоящь в высоту, около всей стороны»[695]. Кроме того, на подступах к городу был поставлен заслон: к Бронницам (в 30 верстах от Новгорода) выдвинулся отряд во главе с дворецким Иваном Никитичем Бутурлиным — «со многими людми и с пушками», по словам Новгородской II летописи[696].

Теперь, когда нам известна реакция московских и новгородских властей на выступление Андрея Старицкого, посмотрим, что происходило в лагере самого удельного князя.

Последняя часть «Повести о поимании князя Андрея Ивановича Старицкого» выразительно озаглавлена «О изменниках княжо Ондреевых Ивановичь». Действительно, побеги из его лагеря начались сразу же, как только князь покинул Старицу. С первого стана в Бернове селе, как мы уже знаем, бежал в Москву дворянин кн. Василий Федоров сын Голубого-Ростовского. Во время третьей остановки — «проехав Волочок Вышней на реке на Цне» — в бега пустились четверо детей боярских: двое братьев Валуевых, Василий и Андрей, а также Проня Бекетов сын Дедевшина и Вешняк Дурной Ефимов сын Харламова. Андрея Валуева страже старицкого князя удалось схватить. «Ближний дворянин» князя Андрея Каша Васильев сын Агарков, «заботам» которого поручили неудачливого беглеца, подверг того пытке (погрузив со связанными руками и ногами в озеро), требуя назвать имена тех, кто еще с ними «в думе был изменити князю». Валуев «сказаша на многих». Каша Агарков доложил об услышанном старицкому дворецкому кн. Юрию Андреевичу Оболенскому, а тот, в свою очередь, самому князю Андрею Ивановичу. Узнав от дворецкого про «своих детей боярских измену», продолжает автор Повести, князь «повеле то закрыта, понеже не всех тех переветати, бе бо их умножишась изменников тех грех ради государевых, которых князь Ондрей Ивановичь чаял собе искренними слугами…»[697].

Вероятно, решение князя Андрея прекратить следствие по делу об «измене» было продиктовано опасением, что суровые меры могут оттолкнуть от него тех, кто еще сохранял ему верность и чьи колебания выражались пока лишь в словах, а не в поступках[698].

Побеги продолжались и в дальнейшем: уже накануне заключения соглашения Андрея Ивановича с московскими воеводами, как рассказывает Повесть, «ото князя от Ондрея побежали князь Констянтин княж Федоров сын Проньского [сын старицкого боярина кн. Ф.Д. Пронского, о «посольстве» которого в Москву в апреле 1537 г. шла речь выше. — М.К.], да шут его Гаврила Воеводичь, да ключник погребной Волк Ушаков»[699]. Комментируя подобные эпизоды, упомянутые в Повести, историки пишут о «быстром распаде» лагеря князя Андрея[700], о массовой «измене» старицких детей боярских, заставившей в конечном счете удельного князя сложить оружие[701], и даже об «обреченности удельного двора» и «всей удельной системы»[702]. Однако такая интерпретация кажется мне односторонним преувеличением.

Повесть действительно свидетельствует о серьезных колебаниях в старицком лагере в момент открытого противостояния с великокняжеским правительством, и это не удивительно: сопровождавшие мятежного князя люди понимали, что многим рискуют, а шансы на успех затеянного похода на Новгород были по существу призрачные: силы сторон были заведомо не равны. Показательно, однако, что никто из бояр и воевод Андрея Ивановича не поддался искушению с выгодой для себя перейти на сторону сильнейшего; все они до конца оставались со своим князем и разделили его участь. Вероятно, поэтому вплоть до момента решающей встречи с московским войском старицкие полки, как мы увидим, сохранили управляемость и дисциплину: ни о каком «развале» лагеря князя Андрея не может быть и речи.