Вдребезги

Сейчас раннее утро, и я еще не ложилась спать: так слова Луизы меня взволновали. «Резать себя – это как строить забор вокруг своего тела, чтобы люди не приближались, но после этого ты умоляешь о прикосновении. Но забор с колючей проволокой. И что тогда?» Когда я заставила себя вылезти из кровати, Линус сообщила мне, что Феликс выделил мне для работы одну из пустых спален, самую маленькую. Девви и Таннер принесли в эту комнату высокий стол, стул и коробки с материалами – блокноты, карандаши, чернила, ручки и краски. Девви – нескладная девушка, любящая фланелевые рубашки и спортивные брюки. Она, кажется, докторант в Нью-Йоркском университете.

В комнате пахло плесенью. На улице ржала лошадь. Таннер каждое утро в одно и то же время ездил на ней на прогулку. Я села на пол; грязь и пыль прилипли к задней части лодыжек.

Феликс сказал, что я должна делать то, что люблю. Или к чему у меня нетривиальная страсть. Ариэль советовала использовать саму себя. Луиза подарила мне историю своей жизни. «Два алкоголика встречаются, и их жизни катятся под откос. Я. Я родилась с разбитым сердцем».

Я потрогала шрамы на ногах, нащупала под рубашкой порезы, зажившие и нет. Все это – я, эти линии, ожоги и с ними связанные ситуации. «Девушка рождается».

В заплесневелой комнате я выбрала альбом для рисования с плотной, кремового цвета бумагой и темные ручки. Я использовала линейку, чтобы нарисовать рамку на листе бумаги, пробуя плавность линий черной ручки, ощущая ее в пальцах. Она скользила по бумаге, словно по воде, без нажима, как с углем. На другом листе бумаги я сделала легкий набросок, проверяя себя и получившиеся изображения.

«Девушка рождается». Я начала с себя: девчонка со спутанными волосами в ворсистом кардигане желтоватого цвета в первый день в новой школе – все ее шрамы спрятаны под свитером и джинсами. Она очень грустная, губы крепко сжаты, глаза горят, защитное поле злобы и страха вибрирует у нее внутри. Она смотрит на других детей, как легко они двигаются рядом друг с другом, смеются, поправляют наушники, перешептываются. Ей хотелось сказать: «Мой папа в реке вниз по улице», но она промолчала. Она познакомилась с чудесной девушкой с необузданными волосами пурпурного цвета и очень-очень белой кожей. От красивой девушки, посланной судьбой, исходил сладкий кремовый запах, запах пудры для лица, и на лице слишком жирно была нанесена черная подводка.

Красивая девушка, посланная судьбой, абсолютно неземная.

Луиза написала: «Каждая неровность на моем теле – это песня. Прижмитесь к ней губами. Вы услышите столько пения».

Я рисовала, не замечая времени.

По мере развития сюжета, образ Чарли все сильнее открывался. И на ее бледной коже появлялось все больше повреждений. В какой-то момент я задремала на сложенных руках на столе. Потом проснулась и закончила историю. Я не умею хорошо говорить, не умею складывать нужные слова в речи, но у меня хорошо получаются рисунки – это мои слова, которые я изображаю. Я хорошо это умею.

Вот что имел в виду Феликс. Ты должна делать то, что пролетает через твою кровь, увлекая куда-то.

У меня начало сводить пальцы, и я почувствовала необходимость в пространстве и воздухе. Я тихо вышла из дома. Я долго шла по пустыне и нашла тенистое место под тополем для отдыха. Здесь, в пустыне, было одновременно тихо, пусто и наполненно. И я зарылась глубоко в шерстяной свитер Таннера, держа на коленях одну из тетрадей Луизы.

Она написала: «Люди должны о нас знать. О девушках, которые пишут о своей боли на своих телах».

Я медленно читала и перечитывала ее жизнь. Это тяжело и больно, но это был дар от Луизы: она подарила мне свои слова и историю, каждую кровавую частицу.

Меня никто не беспокоил. Никто не приходил и не спрашивал, чем я занимаюсь. Когда я чувствовала голод, то шла на кухню и делала себе сандвич, наливала стакан воды, а потом возвращалась в комнату и продолжала рисовать комиксы.

У меня заняло это дня три-четыре, не могу сказать точнее. Но в какой-то момент у меня просто возникло ясное и окончательное чувство: «Это все. Пока все».

Я аккуратно собрала все листы и разложила их по порядку, сложила в аккуратную стопку на высоком столе, убрала ручки и выбросила стружку от карандашей в корзину под окном.

Все, что просила меня рассказать Каспер, я вместо этого нарисовала.

У меня появился голос. Появилось место для моего голоса.

Я посмотрела вниз на неопрятные, слишком большие спортивные брюки, которые дала мне Линус, на пояс, подвернутый втрое на талии, и на гигантскую футболку с эмблемой Нью-Йоркского университета, которую одолжила Девви. Я вспомнила о своих комбинезонах там, в разрушенной и окровавленной квартире, о длинных трикотажных рубашках, о стоптанных черных ботинках. Но сейчас настало время для другой одежды. Для меня настало время снова заговорить.