Вдруг выпал снег. Год любви

Поскольку ни старуха, похожая на индейца, ни дядька с культяпкой, ни голосистая женщина по своим физическим данным не могли спускаться на дно морское, я стоял и думал, где же они могли доставать ракушки. Наконец, не придумав ничего лучшего, я решил, что они дружат с рыбаками.

— Молодой! — сказала женщина, напоминающая тетку Таню. — Купи ракушку.

— Денег нет, — ответил я.

— Так уж нет, — не поверила она, всем своим видом давая понять, что ее не проведешь. — Если на водку, то найдется…

— Водка — это лекарство, — назидательно заметил Баженов, появившийся из-за пивного ларька.

Дядька с культяпкой одобрительно засмеялся. Старуха не повела и бровью.

— Извини, Боцман, — взглянув на часы, сказал Баженов, — четыре минуты — это не время.

— Когда спишь, — ответил я.

— Два ноль… — приложил руку к груди Баженов. Тут же деловито осведомился: — Товар не забыл?

— На корабле полный порядок, капитан…

Осенью к трем часам даже в солнечный день жары у нас не бывает. Солнце висит над морем низко, словно поглядывает на часы: не пора ли за горизонт. По улицам обязательно бродит какой-нибудь ветер. Хорошо, если не норд-ост. Норд-ост — это холод, стаи листьев, гоняющихся друг за другом в воздухе, дружный дымок над крышами, свинцовое море и грохот волн…

Мы вышли на широкую улицу, которая продувалась больше, чем рынок, и я пожалел, что не надел пальто, ибо, по всем признакам, к вечеру норд-ост должен был обрести силу.

Тент над прилавком, где продавали минеральную воду и яблоки, надувался, словно парус. Покупателей не было. По пыльному прилавку, шурша, катилась луковичная шелуха. Видимо, до обеда здесь торговали и овощами. Продавщица поправляла косынку, повязанную вокруг головы. Глаза ее ничего не выражали. Скорее всего она терпеливо ждала, когда окончится рабочий день.

Баженов шагал широко, наклонив корпус вперед. Руки спрятал в карманах. С севера плыли тучи. Но город еще утопал в солнечном свете, потому что солнце двигалось над морем, на запад.

Мы шли быстро. Шли на север — туда, под тучу. Я понял: Баженов ведет меня в район Нахаловки. Этот район ничем не отличался от других районов города, разве что лучше сохранился. Бомбы сюда не падали из-за горы. А раз все уцелело — и дома, и вещи, и сады, — значит, люди здесь жили получше, зажиточнее.

У калитки, где за крепким забором находился хороший сад, где висела голубая дощечка, на которой была нарисована морда пса и бросалось в глаза предупреждение: «Осторожно, во дворе злая собака!», — мы остановились. Баженов уверенно просунул руку между штакетинами и открыл задвижку. Сказал:

— Пошли!

— А собака?

— Рекс должен быть на цепи.

И действительно загремела цепь. Между лозами показалась крупная голова овчарки. Овчарка не лаяла, она рычала негромко, с достоинством, чувствуя за собой силу и право.

— Рекс! Рексик! — ласково позвал Баженов.

Мне стало ясно: собака знает его. Она зевнула сладко-сладко и больше не рычала. Только смотрела, как мы идем по зацементированной дорожке к дому, едва видимому из-за деревьев и виноградных лоз.

Дом был невысокий, даже низкий, похоже, много раз достраивавшийся. Основа дома выделялась шиферной крышей, а справа, слева, спереди распластались пристройки, которые прикрывал не шифер, а железо, крашенное охрой. Сами пристройки были выкрашены в зеленый цвет, только рамы — белилами.

Баженов постучал. Дверь открыл мужчина, седоватый, в пенсне и брезентовом фартуке, из кармана которого выглядывал складной желтый метр.

— Это Боцман, — сказал Баженов. — Он принес вещь.

Мужчина цепко посмотрел на меня, потер тыльной стороной ладони кончик острого, как перо, носа и, не сказав ни слова, посторонился.

Мы переступили порог — вначале я, потом Баженов. Хозяин закрыл дверь. Мы стояли в прихожей, которая могла считаться и застекленной террасой, и летней комнатой. У окна был стол, а напротив старая кушетка, как и стол, ничем не покрытая.

— Я слушаю вас, — самым обыкновенным, неприметным голосом сказал хозяин.

— Показывай, Боцман, — посмотрел на меня Витек, почему-то сузив глаза.

Мне вспомнился Онисим и слова, которые старец говорил про Баженова: «Остерегайся! Мухомор он». И я пожалел, что пришел сюда только с Баженовым. Можно было довериться Паше Найдину, и Паша, конечно, согласился бы пойти со мной. Я вынул крестик с цепочкой без особой охоты.

На террасе было темновато. Во-первых, кусты и деревья, во-вторых, туча уже накрыла Нахаловку, и солнце не попадало теперь сюда. Хозяин подошел к окну, долго разглядывал крест на ладони, пробовал цепочку на зуб, пытался царапать бриллиант каким-то маленьким черным камнем. Потом он не спеша и почти неслышно переместился к нам, не возвращая креста, сказал:

— Чтоб мне так жить… Как я и полагал, цепочка позолоченная. Камень, правда, бриллиант на четыре карата. Сам крест золотой, но золото не червонное, процентов сорок примесей. В Ювелирторге это будет стоить две тысячи. Но там вы обязаны будете объяснить, где вы его взяли. Мне объяснения не нужны. Вместо объяснений я сбрасываю пятьсот рублей. Таким образом, моя цена полторы тысячи… Если вы согласны, по рукам!