Вдруг выпал снег. Год любви

Окно прикрывали красивые шторы с выбитым красно-черным рисунком, но между шторами была щель, и комната, в которую вошли Ира и Даша Зайцева, просматривалась самым лучшим образом. К тому же вторые рамы отсутствовали, и все было слышно. Я же не был виден из комнаты, поскольку стоял в темноте, да еще в метре от окна.

Ира спросила:

— Хочешь попробовать настойки?

— Мне еще уроки делать, — с прискорбной миной ответила Зайцева, как бы подчеркивая печалью в голосе, что не отказывается от предложения.

— А ты не делай, — посоветовала Ира, доставая бутылку из холодильника.

«Это она зря», — грустно подумал я, имея в виду бутылку, а не уроки.

— Можно и не делать, — согласилась Даша, — но по геометрии спросят…

— Скажешь, голова болит. Предупреди заранее на переменке.

— Да… — сказала Зайцева. — Только на следующем уроке обязательно вызовут.

— Отвечать когда-то нужно. — Ира наполнила стаканы до половины.

— Верно, — вздохнула Даша.

Настойка пилась как лимонад, и девчонки выпили ее без всяких усилий. Если у меня слегка кружилась голова, то представляю, как она теперь должна была кружиться у Ларионовой.

— Дашка, — сказала Ира, — из Румынии прислали купальник, ты посмотри на него. — Она вынула из шкафа купальник, подбросила его на руках. Купальник оказался голубым в розовых яблоках.

— Ох! — выдохнула Даша.

— Такая жалость! Купальник мне тесноват вот здесь, — Ира непринужденно бросила руку вниз живота. — Померяй. Если он тебе впору, считай, это мой подарок к твоему дню рождения.

Даша приложила купальник к груди, повернулась к зеркалу. Она стояла слева от моего окна и была видна очень хорошо.

— Нет. Это не мой размер, — сказала она с сожалением. — Смотри: вверху купальник длинноват, внизу будет тесен. Ты думаешь, у меня бедра меньше, чем у тебя…

Даша приподняла платье достаточно высоко, чтобы у Ларионовой не осталось сомнений.

— Так нельзя, — возразила Ларионова. — Все равно нужно померить. Лямки можно укоротить. Потом, учти, ты растешь, за год еще как вымахаешь… Такие купальники один сезон не носят.

— Верно. — Даша стала расстегивать пуговицы на платье.

Но скрипнула калитка. Кто-то, как слон, затопал по террасе и застучал в дверь. Недовольная Ира пошла к двери, а Даша быстро застегнула пуговицы.

Вместе с Ирой в комнату вошла Сонька Артемьева из нашего класса. Толстая, как бочка, но лицо ничего. Вообще она переросток: из-за войны один год пропустила. Теперь ей было уже семнадцать.

— Вот хочу Даше купальник подарить, — сказала Ларионова, — а она отказывается. Мерить не хочет.

— Давай я померяю, — предложила Сонька.

— Он на тебе лопнет, — испугалась Даша.

— Я вообще не сторонница закрытых купальников. По мне лучше плавки и лифчик. Я знаю, армяне из козьей шерсти вяжут. Беленькие — прелесть! Мягонькие!

— Мягонькие, — возразила Даша. — А намокнут, все просвечивается.

— Ну и пусть просвечивается, — засмеялась Сонька.

— Неприлично же, — обиделась Даша.

— Ладно, меряй, — устало сказала Ларионова и посмотрела на окно. Она не видела меня, но знала, что я ее вижу, и, казалось, говорила взглядом: «Вся эта затея для тебя».

— Давай вначале посмотрим, как он сидит на твоей фигуре, — предложила Сонька.

— Хорошо, — вздохнула Ира.

Но тут зазвонил телефон, и Ларионова стала с кем-то разговаривать по телефону. Часы на стене показывали десять минут пятого, а в половине пятого мне следовало быть на секции. Опоздаешь — разберут перчатки, тогда занимайся «общей физкультурой».

Вообще я видел голых девчонок на женском пляже. И не только я, но и многие наши мальчишки видели. Смеялись, хихикали. Честно говоря, сегодня я не прочь был посмотреть, как они будут мерять этот купальник. Но дело затягивалось, а бокс был мне дороже…

Ларионова болтала по телефону целых семь минут. К тому же пришла соседка выяснить, есть ли у нее питьевая сода, потому что соседку мучила изжога. Оказалось, что сода есть, и соседка попросила, чтобы соду развели водой немедленно.

Я не вытерпел, выбрался из своего убежища и пошел прочь…

Вечер наступал прохладный. Земля была сухой и хрустела под ногами, как будто схваченная морозцем. Розовый свет дрожал над морем, над нефтеналивными танкерами, которые стояли на рейде неподвижно, точно дома. Коптила труба хлебозавода, но запахи вокруг него распространялись сладостные. Это были запахи свежевыпеченного хлеба. На станцию втягивался пассажирский поезд из Москвы.

…На другое утро я заболел. У меня началась малярия. Это паршивая болезнь, когда тебе и жарко и холодно, когда тебя трясет. Мать поила меня акрихином. А отец говорил, что нужно взять сто грамм водки, желток яйца, немного соли и черного перца, смешать все это и выпить, потом накрыться тремя теплыми одеялами. Мать возражала: говорила, что я еще мал, чтобы пить такую гадость. Возможно, она была права, но должен признаться, акрихин тоже не конфетка.

Я проболел больше двух недель. И однажды, дня за три до выздоровления, к нам в дом пришел матрос и принес новенький футбольный мяч. Матрос спросил:

— Ты Антон Сорокин?

— Я.

— Передаю тебе мяч по указанию капитана первого ранга Ларионова.