Вдруг выпал снег. Год любви

Паша Найдин, пришедший проведать меня вместе с ребятами из нашего Класса, сообщил неожиданную новость: отца Ларионовой перевели служить на Дальний Восток и сегодня утром Ира со своими родителями уехала московским поездом.

Больше я ничего не слышал об Ире.

9

— Древний философ Антисфен на вопрос, какая наука самая необходимая, ответил: «Наука не учиться чему не нужно». — Домбровский не смотрел на меня. Он стоял у крыльца, опираясь рукой о перила, и смотрел в сад, усыпанный желтыми листьями. Он никогда не убирал листья, поэтому в саду его не было тропинок. — Еще древние говорили: добродетель проявляется в поступках и не нуждается ни в обилии слов, ни в обилии знаний… У вас, Антон, пока все получается наоборот. Вы учитесь тому, чему не следует, полагая, что увеличиваете этим сумму собственных знаний. И много говорите в связи с этим, точно чувствуете собственную несостоятельность.

Перед домом тетки Тани кудахтала курица. Тетка Таня шарила в сарае и громко причитала:

— Зараза! Ах, зараза! Опять снеслась где-то в чужом дворе. Этак на тебя, паскуда, не наработаешься! Здесь в городе и людей столько нет, сколько ты кукурузы сжираешь.

— Станислав Любомирович, — вежливо и покорно сказал я, — вы, конечно, все знаете и читали столько, сколько мне никогда не перечитать. Но даже из того немногого, что я читал, можно привести примеры, когда люди, ставшие впоследствии очень полезными для общества, имели в юности, молодости очень пеструю, как вы бы сказали, не совсем благополучную биографию. Возьмем хотя бы великого пролетарского писателя Максима Горького…

— Биографии гениев нельзя приводить в пример. Гений — это звезда. Люди могут сколько угодно смотреть на звезды и даже ориентироваться по ним, но сами от этого звездами не станут.

— А жаль, — сказал я. И тут же спросил без всякого перехода: — В юности вам не казалось, что вы сможете стать гением?

Он посмотрел на меня долгим печальным взглядом. И мне даже стало неловко, что я задал такой вопрос. Но нет, Домбровский не обиделся. Спокойно и достаточно твердо он произнес:

— В юности еще много нерастраченности. Именно нерастраченность дает право думать о великом предназначении.

— Сосед Домбровский, — подошла к забору тетка Таня; она была в старой стеганке без пуговиц, повязана выцветшей, когда-то красной косынкой, — моя несушка случаем не в вашем саду гнездится?

— Не замечал! — нервно и поэтому немного пискливо ответил учитель, дернув невыбритым подбородком.

— Чего же замечать? — демонстративно вздохнула тетка Таня. — Яйцо, оно не кошка и не поросенок. Оно маленькое. Его взял и сварил.

— Не замечал! — выкрикнул Домбровский, и его худая шея побагровела.

— А я замечала, что у вас на помойке ежедневно шелуха валяется бежевенького цвета.

— Я на рынке покупаю яйца! — Домбровский мелко дрожал.

— Он покупает на рынке, — подтвердил я.

— Молчи, Антон, — разочарованно махнула рукой тетка Таня. — Все покупают.

Она повернулась и пошла от забора, сказав будто бы для себя, но достаточно громко:

— Господи, до чего ж обмельчал народ, — и крикнула на кудахтающую курицу: — Молчи, зараза!

— Холодно чего-то, Антон, — виновато признался Домбровский.

— Может, лучше пройти в дом? — сказал я.

— Совершенно верно, — согласился Домбровский. — Будем пить чай.

…Я сидел на диване, а Станислав Любомирович, как всегда, на низенькой скамейке. Сопел на плите чайник, и вообще от плиты шло доброе, хорошее тепло.

Мне хотелось продолжать разговор, бесцеремонно прерванный теткой Таней. Я не знал, с чего начать, потому и заговорил, на мой взгляд, о главном:

— Я понимаю, что мало сделал хорошего за минувшие восемь месяцев, но я не понимаю, что я сделал плохого.

— Прежде всего не следовало бросать школу. А уж если бросили ее, нужно было крепко держаться за работу. За завод. Не в обиду будь сказано, в настоящий момент вам, Антон, целесообразнее и практичнее брать пример с бригадира Росткова, а не с Максима Горького.

— Может, я тоже стану писателем.

— Для этого необходимо прежде всего, чтобы вы сами себе не помешали.

— Я не считаю себя пропащим, Станислав Любомирович. Я же не виноват, что у нас в семье случилось несчастье…

— Великое несчастье — неумение переносить несчастье, — строго сказал Домбровский. И, отхлебнув из кружки, мягко добавил: — Это тоже говорили греки.

10

Из окна я вижу горы. Три больших, очень похожих друг на друга горы. Их так и называют — Три брата. А может, они сестры? Все-таки слово «гора» женского рода. Когда я смотрю вдаль, где гуляет ветер и пылью запорошена синь, горы кажутся мне старыми усталыми женщинами, рядом с которыми прошла судьба с рождениями и смертями, печалями и радостями, прошла с завязанными глазами, возможно, за грехи их далеких предков.

Ясной же весною, в чистых объятиях нежной зелени, опьяненные синей музыкой высокого-высокого неба, горы напоминают мне молодых красавиц. И тогда я завидую их бессмертию, завидую их участи вечно жить на берегу моря.

Море. Море…

11