Вдруг выпал снег. Год любви

— Им важно зацепить тебя. Пойми их положение. У них нет институтов, школ, училищ, техникумов. А молодые кадры требуются. Вот они и ловят их, как могут.

— Ты считаешь, что я на крючке?

— Они так считают.

— Давай поженимся, — сказал я.

— Я же старше, — она гладила меня по голове, как маленького.

— Четыре года — это ерунда.

— Спасибо за утешение. Однако для начала мне нужно развестись с первым мужем, а тебе дождаться восемнадцатилетия.

— Это быстро, через два месяца.

— Два месяца нужно еще прожить, — сказала она умудренно.

18

Капитан Щербина ходил по прокуренному кабинету, большую часть которого занимал металлический шкаф, коричневый, как сургуч. Вертел шеей недовольно, точно ворот кителя был ему удручающе тесен. И лицо и взгляд Щербины казались тяжелыми, а может, были на самом деле такими. Он держал руки за спиной, скрестив пальцы. Похрустывал ими, сжимая до побеления.

Я смотрел на листок, вырванный из ученической тетради, на желтую, немного облезшую ручку, увенчанную пером «уточка».

Тошноватая слабость проступала заметным потом между пальцами и на ладони, на лбу и на шее. Мне тоже хотелось вертеть шеей, как это делал Щербина.

Кашлянув, Щербина наклонился над столом, словно, отвесив поклон, забыл разогнуться. Ноздри у него были широкие, подбородок тоже широкий, плохо выбритый.

— Ты пиши, — сказал он и скосил глаза на телефон, который коротко звякнул, будто поперхнулся. — Пиши. Шапку официальную — начальнику уголовного розыска товарищу Щербине. Потом слово «заявление». А дальше все от себя. Чем проще, тем лучше.

Щербина выпрямился, помедлил. Отступил на шаг от стола. Затем решительно вышел из кабинета, громко закрыв за собой дверь.

Я стал писать. Мне трудно давались слова, может, потому, что я торопился. Хотелось сбросить с себя груз, передать другим. Пусть разбираются, за это им деньги платят.