Вечер

Пылает небо над пустыней,
слепят полдневные лучи,
далеко — море, в котловине
лепечут горные ключи.
Туда, в лесную тень, по скалам
иду тропинкой не спеша.
Каким-то счастьем небывалым
томится певчая душа.

Жук прожужжит иль свистнет птица,
или в траве прошелестит —
всё, всё земное будто снится
и вечность тайную сулит,
нездешней правдой сердце дышит
и чутко замирает вдруг
и в каждом звуке слышит, слышит
неслышный уху, тайный звук.

О, миг прозрения чудесный!
Преображается земля,
и дрёмой кажется небесной
непостижимость бытия,
всеозаряющим рассветом
сияет полдень надо мной,
и нет границы между светом,
бессмертием и тишиной.

Cannet, 1931

«Уходят года, невольно…»

Уходят года, невольно
подводишь итог судьбе.
Душе признаваться больно,
больней — молчать о себе.

Уходят года, с годами
прозрачней она, светлей,
и жаль не сказать словами
того, что таится в ней.

На сердце одна усталость,
но горько век не дожить.
Так много вспомнить осталось,
так много надо забыть.

Женева, 1939

«Я пришел к водоразделу…»

Я пришел к водоразделу:
все тропы отныне — вниз
к заповедному пределу
стремниной в сумрак разбрелись.

Впереди — пустая вечность,
непостижный путь земной.
Призрачная бесконечность,
все тот же морок и за мной.

Но светла небес дорога
в даль немыслимую, ввысь…
Дух мой, созидатель Бога,
в свое бессмертье вознесись!

Вечер («Все слезы к старости да сны воспоминанья…»)

Георгию Раевскому

Все слезы к старости да сны воспоминанья,
душа утихшая — как озера вода
в завороженный час, когда своё мерцанье
отдаст ей нехотя вечерняя звезда.

День отсиял давно, уж ночи тени реют,
уплыли дымами далекие луга,
былое ожило, и призраками веют
в сон утонувшие, слепые берега.

Всё тише, всё темней… Но глубь воды зеркальной
угаснуть не спешит: в лазури озерной,
покинув небеса, клубится остров дальний
и озаряется последней тишиной.

Париж, 1938

«Мою любовь, земное бремя…»

Георгию Иванову

Мою любовь, земное бремя,
всеисцеляющее время
сожгло на медленных кострах,
какой-то срок предельный дожит,
Теперь ничто уж не встревожит
любви испепеленной прах.

Воспоминания туманней,
и каждый день обетованней
в душе хранительный покой,
и призрак вечности лазурной —
как ангел над могильной урной
с благословляющей рукой.

Париж, 1924

Зов («Не о своей судьбе немилой…»)