Вечер в вишнёвом саду (сборник)

Нет, мы с Мусей и Лялей, как только закончим, сразу — в Москву. На французские курсы. Там Шаляпин, Северянин. Во МХАТе — «Три сестры». Лида в письмах мне все рассказывает. Никому и в голову не придет, что я из Тамбова. В Асееве, кстати, ничего особенного. Муся говорит, что кутила ужасный. К цыганкам ездит. Папа признался, что тоже ездил, когда молодым был. Ужас. Муся клялась, что у Асеева цыганка в любовницах. Ну и ну. «Живой труп», графа Толстого сочинение.

Открыла альбомчик. Вдоль и поперек исписан. Вот, пожалуйста.

Лишь сойдет к нам на землю вечерочек,

Буду ждать, не дрогнет ли звонок.

Приходи, ненаглядный дружочек,

Приходи посидеть на часок.

Перевернула страницу, чтобы не мараться о глупости, и написала крупно:

Душа моя во всем гнезду сродни,

В ней бьются птицы и поют они.

А улетит последняя и — вот:

Она, как дом с открытыми дверьми,

В которые осенний небосвод

Шлет первый снег, и рвется лист с земли.

Ах как прекрасно. Прекрасные стихи. Алеша написал и преподнес летом. Гостил в июле на даче. Сашин друг. Вечером преподнес, когда мама заставила гаммы играть. Вошел в гостиную, волосы на пробор, блестят. Муся уверяет, он их чем-то мажет, чтобы блестели. Может быть, и нет. Просто такие волосы.

Откашлялся:

— Я не прошу вашей руки, Лизавета Антоновна, потому что вы слишком молоды. Но разрешите мне надеяться. Я буду ждать.

Взял ее за локоть и вдруг поцеловал в щеку. У нее в глазах потемнело. Маме, конечно, все рассказала. Мама сначала засмеялась, потом заплакала. Но плачет она всегда об одном: Лида.

Асеев вышел из своего дома как раз тогда, когда она к своему — подошла. Улица была пуста. Редкий сухой снежок. Он взглянул на нее рассеянно. Улыбнулся и поклонился, надевая перчатки. Кому улыбнулся-то? Мне или двери? Постояла, сбросив ранец на землю, посмотрела вслед. Глупо. Взрослая барышня, скоро курсистка. Он припустился по улице быстро, почти бегом. Извозчика не взял. Снег налетел на его спину.

* * *

Лида вернулась в Москву в июле, перед самой войной. По темно-зеленой с большими золотыми буквами вывеске: «Доктор Н. В. Филицын. Нервные болезни» — бежали мутные дождевые потоки. Николай Васильевич открыл дверь, провожая сгорбившегося пациента.

Посторонился, пропуская ее в глубину прихожей. Она отразилась в зеркале — бледная, как смерть, в затейливой парижской шляпке.

— Вернулась? — сказал он, и ей послышалась ненависть.

— Где Николка? — хрипло спросила она.

Он молчал и исподлобья, красными, бегающими глазами осматривал ее похудевшее лицо, серое дорожное платье на пуговицах, зонтик, блестевший от дождя.

— Николка где? — повторила она, замирая.

— Не беспокойся, — ответил он высоким звонким голосом. — Его забрала Оля. Завтра привезет. Должны же мы с тобой объясниться.

— Коля, — сказала она и опустилась на стул, — я не могу говорить…

— Вот и прекрасно, — он усмехнулся дрожащими губами, — вот и хорошо, потому что и я не могу говорить. Да и незачем. Я предлагаю тебе жить здесь, дома, потому что все остальное — гадость и чушь. Ты не первая женщина, у которой завелся, — он с отвращением сморщил все лицо, — завелся адюльтер, и не последняя. Но ты — мать нашего ребенка. А наш ребенок, представляется мне, важнее адюльтеров. Так что я свой выбор сделал. Места в доме достаточно. Николка ничего не заметит. А когда ты решишь покинуть нас, — он быстро, вопросительно посмотрел на нее, она вздрогнула всем телом, — если ты решишь покинуть нас, мы вместе подумаем, какие принять меры.

— Как странно, Коля. — Она опустила голову, мокрая темно-золотая прядь упала на лоб из-под шляпки. — Как ты легко говоришь об этом…

— Легко? — переспросил он. — Ну, дорогая моя! Сколько раз я представлял себе, как задушу тебя, едва ты переступишь порог!

Она вскочила, словно ее ударило током.

— Сиди! — вскрикнул он и обеими руками нажал на ее плечи. — Сиди, ничего я тебе не сделаю! Нашла Алеко! Он для меня — все, — и кивнул головой в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. — Николка для меня — все! Не позволю я, чтобы глупая баба сломала ему жизнь, слышишь ты! Не позволю!

Он стоял над нею, дрожа всем телом, — огромный, седой, взъерошенный, — и вдруг она вспомнила, как он когда-то, так же дрожа всем телом, просил ее руки.

— Лучше я уеду, — прошептала она, — мы не сможем, мы не выдержим…

Он вдруг отошел к двери, прижался к ней спиной, засунул руки в карманы.

— Полно тебе, Лида, — произнес он почти спокойно, — иди к себе, отдохни. Ты неважно выглядишь. Завтра Оля привезет Николку.

* * *