Вечер в вишнёвом саду (сборник)

…Низкое красное солнце ломким веером накрыло Большую Дворянскую. К дому напротив подкатила пролетка. Из нее козочкой выпрыгнула соседская девочка, которая вот уже три месяца за ним подсматривает. Следом, придерживая подол платья, сошла молодая женщина в синей шляпе и сине-сером полосатом платье. За женщиной — худенький мальчик в русых локонах. Все они на секунду остановились перед дверью, и девочка нетерпеливо дернула звонок. Женщина в полосатом платье схватилась за сердце. Дверь отворилась, мелькнули два лица — Александры Ильиничны и Антона Сергеевича, соседей, — и дверь торопливо захлопнулась. Он догадался, что приехала старшая дочь Лида, недавно, как говорили, вернувшаяся из Парижа. Движение ее руки, схватившейся за сердце, поразило его.

«Кто знает, — вяло подумал он, — может быть, что-то еще осталось в этой жизни… Боль, привязанность… Наверное, осталось».

Он открыл буфет и налил себе стакан вина. Сопьюсь в этой дыре от скуки. Нет, не сопьюсь. Что делать вечером? Поехать к Тане? Его обожгло и тут же передернуло. Таня… Страсть, да. Тяжелая страсть к женскому телу, в которое погружаешься, все забыв. Потом наступает отрезвление. Она любит деньги, Танюша. Деньги и подарки. С ума сходит от побрякушек, которые он ей дарит. Довольно гадко. Но шея, спина, лопатки с шелковистыми родинками, вишневые соски, твердеющие под его ладонью… Ладно. Поживем — увидим. Сказать сестрам: женюсь-ка я, милые, на цыганке?

Он представил себе выражение лица старшей, Варвары, недавно похоронившей мужа и оставшейся с четырьмя детьми. Нельзя делать такие вещи. Детей надо поднимать, все на нем. У Вари нет денег. Он опять посмотрел на соседский дом. Там уже зажгли лампу, двигались тени. Плачут, наверное, ахают, расспрашивают. Как она схватилась за сердце, эта, в полосатом платье…

Горничная повесила платье в шкаф, расстелила постель. На столе стояли розы, только что срезанные. Конечно, к ее приезду. Как хорошо дома. Господи. И какой ад там, в Москве. Николай Васильевич ведет себя с ней вежливо и сухо, как с посторонней.

* * *

— Лида вам все рассказывала, тетя Лиза, делилась?

— Что могла, то рассказывала. У нас разница была все же довольно большая: девять лет. Я ей казалась ребенком. По-настоящему мы с ней в первый раз поговорили тогда, после Парижа, когда она приехала в Тамбов. Убежала из Москвы от Николая Васильевича на две недели. А ты знаешь? Мне вот что все время приходит в голову: поделом нам всем! Молодцы большевики! Ей-богу, уважаю!

— Что это вы вдруг, тетя Лиза?

— А то, — и она засмеялась нервным старым ртом. — А то. Какая была жизнь! Страсти, любовь! Слезы, букеты. А они пришли и говорят: «Идите вы с вашими страстями к такой-то матери! И букеты с собой прихватите!» Мы и пошли. Буржуи недобитые.

* * *

— Лида!

Не отвечает. Сейчас разрыдается. Любят они рыдать: что Лида, что мама.

— Лидуша! Ну что ты, как неживая? Поговори со мной!

— О чем с тобой поговорить, дурочка?

— Ну, обо всем. — Быстро намотала на руку легкую прядь, смутилась. — Как ты жила там, в Париже, с этим?

— С этим? — повторила Лида. — Что ты говоришь, Лизка! Он мне дороже всего.

— Почему?

— Как почему? Люблю его, вот почему!

— А Николая Васильевича?

Лида отрицательно покачала головой.

— Как? — ахнула, прижала ладонь ко рту. — Как же ты венчалась?

— «Да как же ты венчалась, няня?» — слабо улыбнулась Лида. — Так и венчалась. Так, видно, бог велел.

— Мой Коля, — засмеявшись сквозь готовые слезы, подхватила Лиза, — «он старше был меня, мой свет, а было мне…». Сколько тебе было?

— Восемнадцать, — сказала Лида, — и я ничего, ничего не понимала. Как ты сейчас.

— Я? — С возмущением: — Ну уж нет! Я давным-давно все знаю. Только скажи мне: почему так бывает, что этого человека любишь, а того нет? Ведь все одинаковое — руки, ноги, глаза. А…

— Никто этого не знает, — перебила ее Лида, — никто тебе на этот вопрос ничего не скажет! Я, когда только встретила его, ну, его, понимаешь? — И покраснела до слез, посмотрела умоляющими глазами. — Как только встретила, сразу поняла, что у меня никакой своей воли не осталось. Что он захочет, то я и сделаю.

— Господи помилуй! Да ведь ты же замужем, и потом Николка…

— И Николка, и замужем, и мама… А как он до меня дотронулся в самый первый раз, так я почувствовала…

— Что ты почувствовала? Как он до тебя дотронулся?

Лида закрыла руками пылающее лицо.

— Хватит, Лизетка, я и так тебе много наговорила. Давай спать. Ни одну ночь я не спала толком. Знаешь, с какого времени? С двадцать восьмого января!

Она хотела спросить, что это за день такой, но прикусила язык. Красавица она все-таки, Лидочка наша, красавица. В Тамбове таких днем с огнем не сыщешь, да и в Москве, наверное, не очень…

Поцеловались. Шмыгнула к себе, потушила свет, натянула одеяло на голову. «А как он до меня дотронулся…» Как же он дотронулся все-таки?

* * *