Вечер в Византии

– Мне так и не удалось узнать у нее. Возможно, она запуталась в своих привязанностях. Я наткнулась на вырезки только в шестнадцать лет, после того как она сбежала с археологом. Я получала открытки со всех концов света. Турция, Мексика, другие страны. Представляешь, двадцать два альбома в кожаных обложках на чердаке! Она так спешила смыться, что почти ничего с собой не взяла. Отец уехал всего на два дня, ей пришлось шевелиться. Я разбирала хлам на чердаке: отец решил, что дом больше ему не нравится, и мы собирались переехать. Сколько счастливых часов я провела, знакомясь с историей Джесса Крейга!

Гейл криво улыбнулась.

– Так вот почему ты столько обо мне знаешь!

– Вот почему. Хочешь вспомнить, где провел лето пятьдесят первого? Хочешь вспомнить, что сказала о тебе «Нью-Йорк таймс» одиннадцатого декабря пятьдесят девятого года? Спроси меня. Я отвечу.

– Не стоит, пожалуй. Значит, ты считала мой роман с твоей матерью само собой разумеющимся?

– Знай ты мою мать, нисколько бы этому не удивился. Вполне естественное предположение для шестнадцатилетней девочки, проводившей целые дни на чердаке и оставшейся без матери, которая сбежала с археологом в какие-то дебри. Если хочешь освежить в памяти ее образ, могу прислать тебе фото. Говорят, я очень похожа на нее, когда она была в моем возрасте.

– Не нужен мне никакой снимок, – проворчал Крейг. – Интересно, какой ты воображаешь мою жизнь в те годы?

– Думаю, ты вел самую завидную жизнь. Я видела выражение твоего лица на фотографиях.

– Возможно. Но самой завидной была моя любовь к женщине, на которой я потом женился. Я верил, что и она в меня влюблена, и ни на кого не смотрел, кроме нее. И что бы ты ни вообразила себе после того, что случилось за эту неделю, я никогда не был неразборчив в связях и, уж конечно, помню имена всех женщин, с которыми…

– И мое имя вспомнишь через двадцать лет? – улыбнулась Гейл.

– Обещаю.

– Хорошо. Теперь ты понимаешь, почему я рвалась увидеть тебя, когда обнаружила, что ты в Каннах. Я, как говорится, выросла с твоим образом.

– Как говорится.

– Так что с нашей встречей связаны сентиментальные воспоминания. Ты был частью моей семьи, как говорится. – Она потянулась к бутылке и налила себе шампанского. – Даже если ты и пальцем не притронулся к моей матери и имени ее не знаешь, все равно оказывал на нее какое-то безумное и постоянное воздействие. Она была явно зачарована твоей жизнью. И так же явно недовольна своей. И каким-то идиотским образом одно было связано с другим. Не можешь же ты винить меня в том, что я испытывала к тебе некоторую неприязнь. И вместе с тем любопытство. Всегда знала, что мы обязательно встретимся. В один прекрасный день. Вспомни, мне было всего шестнадцать.

– Но теперь тебе уже не шестнадцать.

– Нет. Признаюсь, я была оскорблена. Тебе все удавалось. Слишком ты был удачлив. И всегда окружен нужными людьми. Купался в славе и похвалах. Никогда не допускал неверных высказываний. Старел, но, судя по фотографиям, ничуть не толстел…

– Но все это штучки репортеров, неужели не понимаешь? – нетерпеливо отмахнулся Крейг. – Какое отношение они имеют к реальности?

– Но я больше ничего не знала о тебе. Пока не шагнула в твой номер. Подумай, какой ужасный контраст между твоим блеском и моей дурой мамашей с ее керамикой и югославским танцовщиком, и моим отцом, влачившим жалкое существование в убогом филадельфийском офисе. Сначала я просто хотела увидеть, какой ты на самом деле. Потом – ранить тебя как можно больнее. И мне это почти удалось, верно?

– Да. А теперь…

Но в этот момент послышался серебристый перезвон системы оповещения и женский голос объявил о начале посадки для пассажиров рейса Ницца – Нью-Йорк. Механики, крутившиеся возле самолета, исчезли как по волшебству. Гейл нежно коснулась его руки.

– А теперь, я думаю, тебе пора идти к самолету.

Крейг расплатился, и они, миновав бар, спустились в центральный зал. Крейг остановился у будочки паспортного контроля.

– Я еще увижу тебя?

– Если приедешь в Лондон. Разумеется, начнутся всякие сложности.

– Разумеется, – кивнул он, пытаясь улыбнуться. – Когда будешь писать матери, передай привет.

– Обязательно, – заверила она и, порывшись в сумке, извлекла толстый конверт. – У меня кое-что для тебя. Портье дал, когда я упомянула, что собираюсь тебя проводить.

Крейг взял конверт. Почерк Энн. Судя по штемпелю, письмо пришло из Ниццы. Подняв глаза на Гейл, он спрятал конверт в карман.

– Ты знала об Энн?

– Да. У нас был долгий разговор.

– Ты пыталась остановить ее?

– Нет.

– Но ради Бога, почему?

– Вряд ли я имела на это право. Ведь я нахожусь в таком же положении.

– Кажется, ты права. – Он притянул ее к себе и быстро поцеловал. – Прощай.

– Прощай, моя истинная любовь, – прошептала она.

Крейг смотрел, как она идет к выходу из терминала, быстрой, решительной походкой: сумка раскачивается в такт шагам, длинные волосы развеваются, и каждый проходящий мужчина оборачивается и провожает ее взглядом. Он заметил, что уже перед дверью она вытащила и нацепила солнечные очки. И почувствовал себя старым и измученным.