Вечер в Византии

«Через три года о нем и не вспомнят», – всегда утверждал Мерфи. Но сам он уже не был способен выдумать такую головокружительную комбинацию.

– В саду есть бассейн, – сообщил Клейн. – Приходите в любое время, даже без звонка. В этом доме вам всегда рады.

И, в последний раз похлопав его по плечу, Клейн направился к группе новых гостей, а Крейг вышел в гостиную. Тут было слишком много народа, потому что никто не хотел танцевать на холоде, и по пути в бар Крейгу то и дело пришлось извиняться, протискиваясь сквозь толпу гостей. Он попросил у бармена бокал шампанского. Вечером он будет возвращаться в Канны на машине, и если пить виски, поездка по извилистым, темным горным дорогам может плохо кончиться.

За стойкой уже сидел Корелли со своими девицами.

– Нужно было пойти на вечеринку к французам, – жаловалась та, что говорила с британским акцентом. – Здесь одни дряхлые развалины. Средний возраст, по-моему, сорок пять!

Корелли улыбнулся, предоставляя окружающим любоваться его ослепительными зубами. Крейг повернулся спиной к бару и оглядел комнату. В дальнем углу сидела Натали Сорель, погруженная в разговор с мужчиной, примостившимся на подлокотнике ее кресла. Крейг вспомнил, что она близорука, и подумал, что на таком расстоянии она ни за что его не узнает. Но его зрение было еще достаточно хорошим, чтобы понять: что бы там ни говорила англичанка, Натали Сорель никак не похожа на старуху.

– А я столько наслышалась о каннских вечеринках, – продолжала девушка. – Говорят, здесь черт-те что творится! Бьют посуду, танцуют голыми на столах, устраивают оргии в бассейнах. Словом, Римская империя времен упадка.

– Это все было в прежние времена, cara[30], – пояснил Корелли с сильным итальянским выговором.

Крейг видел его в нескольких английских фильмах и только сейчас сообразил, что озвучивал Корелли другой актер. Вполне возможно, что и зубы у него не свои.

Эта мысль несколько утешила Крейга.

– Ничего себе оргия! – продолжала ворчать девушка. – Столько же разврата, сколько на чаепитии у священника. Почему бы нам не откланяться и не исчезнуть?

– Это неучтиво, carissima[31], – возразил Корелли. – Кроме того, здесь полно влиятельных людей, которые не потерпят такого оскорбления от молодых актеров.

– Ты просто зануда, дорогой, – фыркнула девушка.

Крейг продолжал осматривать комнату, выискивая взглядом друзей, врагов и нейтралов. Кроме Натали, он узнал французскую актрису Люсьен Дюллен. Словно следуя безошибочному инстинкту, она уселась в самом центре зала, окруженная постоянно сменявшимся почетным караулом из молодых людей. Крейг считал ее одной из самых красивых женщин, которых он когда-либо встречал: простое белое открытое платье, волосы уложены в узел на затылке, не затеняя тонких черт лица, изящных линий длинной шеи и прелестных голых плеч. Неплохая актриса, но с такой внешностью нужно быть по крайней мере Гарбо. Крейг не был знаком с ней и не хотел знакомиться, но испытывал огромное удовольствие, разглядывая ее.

Был здесь и огромный жирный англичанин, лет около сорока, – как и Корелли, в компании двух девушек, истерически хохотавших над какой-то его шуткой. Кто-то показал его Крейгу на пляже. Он был банкиром, и передавали, что всего месяц назад в своем лондонском банке он лично вручил Уолту Клейну чек на три с половиной миллиона долларов. Можно понять, почему девицы просто виснут на нем и смеются над каждым его каламбуром.

Стоявший у камина Брюс Томас беседовал с грузным лысым мужчиной. Крейг узнал его. Хеннесси, режиссер фильма, показ которого назначен на конец недели. Томас снял картину, она уже полгода шла на экранах Нью-Йорка, идет и сейчас, да и фильм Хеннесси, настоящий хит, собирает полные залы в экспериментальном кинотеатре на Третьей авеню. На фестивале ему прочат одну из главных наград.

Йан Уодли, так и не уехавший в Мадрид, со стаканом в руке беседует с Элиотом Стейнхардтом и еще одним мужчиной, представительным, в темном костюме, с бронзовым загаром и шапкой седеющих волос. Крейгу он показался смутно знакомым. Как же его зовут? Сразу и не вспомнить. Уодли прямо-таки вываливался из смокинга, явно купленного в лучшие времена, когда сам владелец был куда стройнее. Он еще не был пьян, но раскраснелся и говорил слишком быстро. Элиот Стейнхардт вежливо слушает с легкой улыбкой на губах. Маленький, тощий человечек лет шестидесяти пяти, с узким лисьим лицом и ехидно-злобными глазками. Начиная с тридцатых он сумел снять десятка два фильмов, по сию пору считающихся шедеврами, и хотя современные критики пренебрежительно именовали его старомодным, он спокойно продолжал снимать один хит за другим, словно успех сделал его неуязвимым и он не боялся ни клеветы, ни смерти. Крейг любил его и почитал. Не будь Уодли, он наверняка подошел бы к Элиоту поздороваться. Ничего, время еще есть.