Вечер в Византии

— С этим тупым трудягой — нет. Да он и трудяга-то не настоящий. Ему дали стипендию, чтоб он играл в футбол: в школе он числился то ли в сборной штата, то ли еще в какой-то кретинской сборной. А когда стал играть в студенческой команде, то в первую же неделю во время тренировки разбил себе вдребезги колено и теперь даже в футбол не играет. Вот что он за человек. Может, я и пошла бы за него, будь он умный и честолюбивый: тогда я хоть знала бы, что из него выйдет толк. Его отец в Сан-Бернардино торгует зерном и фуражом, вот он и хочет заниматься тем же. И это все. Не хватало мне еще Сан-Бернардино, черт побери! Нет уж, я не стану закапывать себя где-то в прерии. Он говорит, что не против, если женщина работает. До тех пор, конечно, пока не заведутся дети. Это в наше-то время! Когда в мире происходит бог знает что — войны, революции, какие-то сумасшедшие создают водородные бомбы, расстреливают черных, и женщины наконец решили поднять свой голос и потребовать, чтобы к ним относились как к людям. Я понимаю, что рассуждаю точно наивный подросток, и не знаю, что предпринять, но мне ясно одно: я не хочу ехать в Сан-Бернардино и обучать там детей таблице умножения только потому, что какой-то болван из Калифорнии остановил свой выбор на мне. Папа, секс — это самая коварная из всех ловушек, но я в нее не попадусь. Знаешь, что самое ужасное? Когда я услышала по телефону его слова: «Энн, я этого не вынесу», мне показалось, что все мои внутренности сплавились в большой, вязкий, сладкий комок. Пусть бы он был без гроша и ходил босиком, лишь бы стремился к чему-то — решил бы вступить в коммуну и выпекать там хлеб или выдвинуть свою кандидатуру в конгресс, стать ядерным физиком или каким-нибудь исследователем. Я сама-то не настолько чокнутая, но я не мещанка. — Она замолчала, пристально посмотрела на Крейга. — Или, может, мещанка? Ты не находишь?

— Нет, не нахожу, — сказал он.

— Просто я не хочу жить в девятнадцатом веке. Ну и денек! — с горечью воскликнула она. — И надо же было ему подсесть ко мне тогда в библиотеке? Он прихрамывает из-за этого проклятого колена. Длинные волосы, русая борода. В наше время уже нельзя судить о человеке по внешности. И вот теперь он приедет сюда — будет пялить на меня свои голубые, как у младенца, глазищи, играть своими чертовыми бицепсами и слоняться по пляжу — этакий Аполлон, место которому на мраморном пьедестале где-нибудь во Фракии. — Что, по-твоему, я должна делать? Бежать?

— Это от тебя зависит, — сказал Крейг. Так вот, оказывается, что с ней случилось за эти полгода.

Она резким движением поставила стакан, расплескав виски, и вскочила.

— Не удивляйся, если меня не будет здесь, когда ты вернешься оттуда, куда едешь, — сказала она.

— Только оставь записку, где тебя искать.

— У тебя какие-нибудь таблетки есть? А то я очень взбудоражена. Ни за что не засну сегодня.

Вполне современный отец, весь вечер поивший дочь крепкими напитками, а потом молча и безропотно выслушавший ее рассказ о том, что она живет с молодым человеком, за которого считает унизительным выйти замуж, Крейг сходил в ванную и принес две таблетки секонала, чтобы она могла уснуть. Он вспомнил, что в двадцать лет мог спать и без снотворного — даже во время бомбежки и артиллерийской пальбы. К тому же он был девственник. Бессонница пришла с вольной жизнью.

— Вот, — сказал он, протягивая ей таблетки. — Спи крепко.

— Спасибо, папа. — Энн бросила таблетки в сумочку и взяла рукопись. — Утром перед отъездом разбуди меня. Я спущусь, и мы вместе позавтракаем.

— Это было бы чудесно. — Он не стал говорить, что завтракать с ними, возможно, будет еще кто-то. И не стал предупреждать, что официант может странно взглянуть на нее. Он проводил дочь до двери, поцеловал ее на прощание и смотрел ей вслед, пока она шла по коридору к лифту, унося с собой таблетки и все свои проблемы. Даже сейчас она в походке немного подражала Гейл Маккиннон.

Спать ему не хотелось. Он налил себе еще виски с содовой и, прежде чем отхлебнуть, задумчиво посмотрел на стакан. Энн сказала, что он очень много пьет. Разве? Придирчива стала молодежь.

Он взял со стола «Три горизонта» и стал читать.

Прочел тридцать страниц. Что-то ничего не поймешь. «Слишком много раз я перечитывал текст, — подумал Крейг. — Я его уже не воспринимаю». Он не мог сказать, должен ли он стыдиться своего творения или гордиться им. Возможно, в эту самую минуту те же тридцать страниц читает Уолтер Клейн в своем замке и Энн — в своем одноместном номере наверху. Ему готовят приговор. От этой мысли ему стало не по себе. Он заметил, что, читая, прикончил виски. Посмотрел на часы: около часа ночи. Спать все еще не хотелось.

Он вышел на балкон. Море разыгралось еще больше, шум прибоя стал громче. Движение на Круазетт утихло. Снизу донесся американский говор, женский смех. «Надо запретить женщинам смеяться после полуночи у тебя под окном, когда ты один», — подумал он.