Вечеринка

Ночь в клинике

Но самый волшебный пейзаж —

Из окон больничной палаты…

I

(Вид на Неву)

Окно на парапет выходит,
И вроде выхожу с ним я.
Вот пароходик,
деревьев Летняя семья…
А ночью, разорвавши руки
мостов, что обняли Неву,
плывут флотилии видений,
кадавры барж под кисеею,
под марлей, с лампочкой внутри, —
и мысленно плыву я с ними
в Фарландию.
Вот мой герой романа,
лицо его и дом за речкой брезжат
в ультрамарине с кобальтом вечерним,
и отражаются в воде огни,
то в штопор, то в пике идут они,
и вижу я в наклонностях воды
желанье зеркалом волшебным стать,
нас всех и отразить, и прикарманить,
корпускулой с волною одурманить.
Уменьшен силуэт Большого дома;
в нем некто на последнем этаже
чего-то там читает без лампады,
однако с лампочкой; знать, дело у него.
Вон иностраночка бежит в свой номер
гостиничный, в очках, в штанишках желтых,
и думает, что из другого мира;
ее иллюзий я не разделяю.
А вот влюбленные…
А завтра днем, в полдневную жару,
и ввечеру, — здесь зачернеет лодка,
появится рыбак с гравюры старой
в безвременных одеждах домотканых,
опустит сеть в Неву, рыбарь-чударь,
и будет
           улавливать:
его судьба — ловитва
и мрежи вечные.

2

(Хлорка)

О извести хлорной великие свойства!
Но даже и вами не вытравить смерти.
Но даже и вами не вытравить жизни.
В бездействии, может быть, больше буйства,
чем в суете; снова вижу ветви,
куст зеленеющий, жимолость сада
вечного, арку вне листопада.
Химии не одолеть жизни крону,
нет ни покоя, ни угомона,
разве что только приемный покой,
он у Судьбы каждый час иод рукой.
В темных и тайных расстрельных ямах,
в братских могилах, могильниках, ярах
таянье хлорного снега забвенья;
тает, и тает, и кости лижет,
люциферическим светом исходит,
не отличая воинов павших
от убиенных мертвых царевен.
Пахнет в палате желанием вытравить запах,
всё аннулировать, сделать предельно стерильным.
Нянечка-гибель бродит со шваброй,
ходит, обводит округ больничный
лентой ничьей печали больничной,
и перед нею, как перед болью,
все мы едины и равноправны.

3

(О любви)