Вечеринка

Ее беспечный друг из мастерской решил жениться и ее оставил.
Она таскала воду, мыла пол, рыдая в голос. Сквозняки летали,
некрашеные рамы трепетали, засохшая валялась в краске кисть.
Тут обессилела она и смолкла, уселась на диван, в комочек сжалась,
вся горечь в одну книжицу сверсталась:
мать, мачеха, суровый отчим, муж
сбежавший, и работа по ночам,
и бедность, и ребенок без отца,
цвет старых платьишек и Золушкина доля.
И так-то захотелось ей на волю.
Нехитрая расчетливость ее
внезапно охватила. Встала. В ванну
отправилась со спичками в руках.
В прихожей телефон попался по дороге.
Марина ухватилась за него.
— Я слушаю, — едва разжала губы,
отрывисто и хрипло: — Это я, —
— Так здравствуйте, голубушка моя.
Что это с вами? — Жить мне неохота. —
— Помилуйте, вот новенькое что-то!
Что там у вас? — У нас сегодня газ…
Мне кажется, такое в первый раз, —
И пауза. Хозяин стал серьезен.
— Послушайте меня. Час с часом розен.
День на день не приходится. Итак,
повесите вы трубку на рычаг,
оденетесь, пойдете, — Бога ради,
пошевелитесь! — И при всем параде
отправитесь к кому-нибудь гостить,
подругу или тетку навестить.
Вы слышите? — Я слышу. — До свиданья! —
Она послушно трубку на рычаг
кладет. Шкаф… платье… плащ… кушак…
ключи… косынка… туфли… сумка… дверь…
Куда — бегом по лестнице — теперь?

Подружки у подружки собрались посидеть.
Сыр, свечки, пышки, кружки, из немудрящих снедь.
С гитары залежалой пыль смахивают тут,
Булата Окуджаву торжественно поют.
О жизни, как известно, на голоса хорал,
чтобы ладонь маэстро со лба не убирал.
И за столом Марина сидит белым-бела,
она наполовину вино не допила.
При нас судьба сегодня, бразды ее в горсти,
и елке новогодней последнее «прости».
— Что, Мара, унываешь? Живи, пока живешь!
«Чего не потеряешь, того, брат, не найдешь».

Ее звонок назавтра разбудил.
— Я слушаю. — Проспались и проснулись?
Я вам еще вчера перезвонил,
но вы, должно быть, заполночь вернулись.
Все хорошо? — Терпимо, ничего… —
— Ну вы меня, признаться, напугали, —
Спасибо вам, ах, если бы вы знали…
— За что спасибо-то? Но чтобы газ
у вас был в первый и последний раз!
К чему это? — Ну… я больше не буду… —
— Пишите мой московский телефон.
Мне, правда, к вам не добежать оттуда,
но к случаю я что-нибудь скажу. —
— Как вы? — На чемоданах я сижу. —
— Счастливый путь! — Счастливо оставаться, —
— Когда-нибудь… — До встречи, может статься.

Москва, Москва! Малиновый закат,
дворов твоих громоздкие загадки,
то монстры сталинских домов стоят,
то флигели, то церковь, то палатки
рядов торговых, — усладить толпу,
что любит разноцветную пальбу
твоих павлиньих катастроф-салютов.
Я здесь не уроженка, не жиличка,
залетная в своей свободе птичка,
глядеться склонная в твои пруды,
затем и длящая свои прогулки,
чтоб претерпеть твоих холмов гряды
и полные молчанья переулки.
Марина на день прибыла в Москву.
Обив пороги, обежав конторы,
она звонит — и слышит, как идет
Хозяин в темноте по коридору.
— Я слушаю. — Я рада слышать вас! —
— Откуда вы? — Я на Цветном бульваре, —
— Так вы в Москве? — Уеду через час. —
— Зайдете? Вы торопитесь? — Едва ли… —
— Я нездоров. Не обессудьте. Жду, —
— Я вас не утомлю и выйду, лишь войду.

Темно-синие стены, старинная мебель, как в детстве,
бронзовый Бах с остроносым Вольтером в соседстве,
юной матери лик на рисунке тушью,
полка пыльных книг, валидольный ментол удушья.
В коммуналке московской петербургская комната дремлет,
а в углу рояль неслышной музыке внемлет.
Хозяин, как старый Пьеро, щеки белее мела.
Берленго, Берилюна, Тильтиль, Митиль, или птица пела?
Вот она вошла и уже назад, на порог с порога.
Нам судьбой дана, как поет поэт, дальняя дорога.
Пуще матушкиных незабвенных слез — она, видно, с нами.
И то явью идет, то дремой ползет, то стремится снами.
Время — вряд ли план на квартал, на год, но всему есть время.
Мне пора бежать, вот спешит народ, ну, и я со всеми.
«Я еще вернусь… — дребезжит вагон, — …к тебе, моя тайна…»
«Я еще вернусь… — поезд под уклон, — к тебе, мое чудо…»
И по шпалам стук:
                           «Я еще вернусь, возвратиться дай мне…»
И по стыкам звон:
                           «Из-за лет и зим,
                           ниоткуда…»

«Я еще вернусь, я еще вернусь птичьим клиром,
я еще вернусь, только обернусь небом сирым,
полым облаком, прилетевшим из-за Офира,
финских роз кустом, братом дремы или аира».