Вечерний Чарльстон

– Ты знаешь, мой зять сказал одну очень умную вещь. Америка, а особенно Север, страна, которой нужно все время расширяться и все время с кем-нибудь для этого воевать. С индейцами, с французами, с англичанами, еще раз с англичанами, с мексиканцами… А теперь индейцы либо на землях, которые никому не нужны, либо далеко. Половину Мексики мы оттяпали. Англичан выгнали, хоть и не сумели отобрать у них Квебек и другие северные колонии. А нужен следующий враг. И для северян это – мы.

Я задумался тогда, а потом сказал:

– Что-то в этом есть. Но если даже так, то что же делать?

– Вот что предлагают наши русские друзья.

И он рассказал мне про торговые фирмы, про постройку заводов, про помощь оружием, какого нет не только у северян, но даже у англичан с французами. Впрочем, в это я сразу поверил – иначе как русские смогли так быстро победить эти нации?

– А самим-то им что нужно?

– Думаю, они и сами на этом подзаработают. Но не так, как северяне. И им не нужно нас уничтожать.

– Хорошо. Не скажу, что ты меня полностью убедил, но, как говорится, лучше быть в безопасности, чем впоследствии сожалеть[82]. А про торговлю – они же обещают покупать хлопок и другие культуры дороже?

– Именно так. С наценкой в тридцать процентов к цене хлопка, предлагаемой северянами. То же и с табаком. Да и цены на привозные товары у них будут ниже – и не в ущерб качеству.

– Я в это поверю, когда это увижу[83]. Но я расскажу все своим соседям, а Джон – плантаторам в Алабаме. Чтобы подождали продавать, пока не увидят, сколько предлагают русские. Тем более что урожая ждать придется до начала сентября…

– У нас до конца того же месяца, сам знаешь. Хотя, конечно, в этом году была ранняя весна, да и лето жаркое, и дождей достаточно, так что есть надежда, что все будет раньше. И у вас, и у нас.

Я не ожидал, что возвращение в родные места пробудит во мне такое чувство ностальгии. Зато новый зять Джона мне очень понравился. Не сразу – его нью-йоркский акцент поначалу резал мне слух. Но, поговорив с ним, я понял, что он действительно радеет за Юг – и что те самые «новые русские» хотят нам помочь, причем относительно бескорыстно. На мой вопрос, как он это объяснит, он ответил:

– Сенатор, поймите, для русских главное – это справедливость. А то, что вам готовят северяне, таковой не является. Причем далеко не все северяне плохие – просто многие верят тому, чем их пичкают газеты, а другие, не умеющие читать – россказням этих первых. А тем более тамошние политики… Кстати, мне очень хотелось бы познакомить вас с одним человеком.

И он отвел меня в их комнату, точнее, комнату Мейбел, и постучался в дверь комнаты прислуги.

Оттуда вышла девушка, при виде которой у меня упало сердце.

Она была точь-в-точь Мейбел и очень похожа на мою маму, которую тоже звали Мейбел. Единственное, у нее была явная примесь черной крови. У меня часто-часто забилось сердце, и я выдавил из себя:

– Внученька?

Та смутилась, но Ник, мой зять, сказал:

– Или я очень ошибаюсь, или она – дочь вашего сына, Альфреда. И зовут ее Агнес.

Я не выдержал и обнял девушку.

– Наконец-то я тебя увидел! Я пытался найти твою маму, но даже не знал, куда она уехала.

Агнес рассказала мне немного про смерть матери, про ее собственную жизнь – причем я видел, что она явно недоговаривает.

– А что ты собираешься делать дальше?

– Мистер и миссис пообещали взять меня с собой в Россию, и, если я хорошо сдам экзамены, смогу там учиться. И еще они помогут мне подготовиться.

Да, я вообще-то против того, чтобы негры получали образование, но не тогда, когда это касается моей внучки. Но на всякий случай я ей сказал:

– Если передумаешь, то не забывай, что у тебя есть дедушка в Миссисипи. Эх, почему твоя мама ко мне тогда не приехала… я бы ей помог.

– Она боялась. Да и денег не хватило.

– Ладно, милая, поговорим с тобой потом. И я тебе помогу, чем смогу.

– Да не обязательно, – улыбнулась она. – Достаточно, что у меня теперь есть дед. А в России я надеюсь сама устроить свою жизнь, как это сделала моя кузина.

– А ничего, что ты… черная?

– Там это не так важно. Ник рассказал мне, что их величайший поэт, Александр Пушкин, был окторуном[84]. А у меня четверть, и что?

Сегодня, впрочем, она не показывалась на людях – на мой вопрос к Мейбел, почему, та сказала, что Агнес не хочет, чтобы ее видели. Она оставалась в комнате Мейбел и всячески помогала ей, а на праздник смотрела в окно. А там было на что посмотреть.

Сначала новобрачных благословил отец Леонард, местный священник Епископальной церкви, а потом начался праздник на берегу реки, плавно перешедший в замечательный ужин. И я вовсю про себя молил Бога, чтобы все это не кануло в Лету и не было унесено ветром в дальние края.

14 июля 1855 года.

Плантация Худа, недалеко от

Чарльстона в Южной Каролине.

Роберт Эйкен Худ, плантатор