Вечерний час

Они простились с доброй женщиной и пошли к Тэе домой. Жилище, в котором обитала ее семья, было чуть более благоустроенным, чем дом Хиллара и Амади, но почему-то казалось Паше менее уютным. Днем здесь, наверное, всегда было очень шумно: окно выходило прямо на стихийный овощной рынок. Но сейчас, несмотря на дневное происшествие, воцарилась тишина, словно тревога, повисшая над городом, не имела адекватной словесной формы.

Мать девушки встретила их у порога и безмолвно кивнула Паше — Тэя успела предупредить его, что она совсем не говорит по-английски, да и вообще очень молчалива. Тем не менее она проводила их на кухню с низким закопченным потолком, поставила перед гостем тарелку с жареным картофелем и грибами и взялась варить кофе. Паша невольно загляделся на то, как женщина поджарила зерна, разбила их в ступке металлическим колышком и поставила кофейник на огонь. Аромат напитка, такой уютный и теплый, окутал помещение, будто укрывая людей от бедствий за окнами.

— А почему ты не ешь, Тэя? — спросил Паша.

— Не лезет, после этого ужасного дня, — призналась девушка. Впрочем, и у Паши совершенно не было аппетита, хотя он уехал из школы не успев пообедать. Зато кофе из глиняных чашечек они выпили с удовольствием. Паша понемногу стал приходить в себя и обратил внимание на чуть щербатую сахарницу, разрисованную ярко-алыми клубничками, явно произведенную в Советском Союзе. Почему-то этот непрезентабельный предмет всколыхнул в нем мысли о доме, которые в этот раз больно обожгли нутро, подобно слишком горячему напитку.

«Да в чем дело?! — тут же одернул он себя мысленно. — Скоро все уладится! Да, здесь случилось несчастье, но в конце концов это жизнь, а не какой-то злой рок, и мы не отрезаны от мира с этой бедой. Все уладится, и тогда...»

Тут Паша запнулся: о том, что будет по другую сторону этого «тогда», он еще не думал. Ему несомненно хотелось домой, к родным людям, но происходящее в Эфиопии вышло за рамки наблюдений и романтических исканий, превратилось в нечто жизненное, чувственное и очень важное, в то, что он уже не мог просто оставить позади.

Тэя будто угадала эти мысли и погладила своими нежными, хоть и натруженными пальцами его руку.

— Все будет хорошо, Павел, — тихо сказала она по-английски.

— Даже странно: это же я должен тебя подбадривать и успокаивать, — смущенно улыбнулся Паша, с удивлением понимая, что совсем не чувствует стыда за свое смятение и слабость в глазах девушки.

— Ты так понравился этому малышу в больнице, — вдруг сказала Тэя. — Наверное, ты очень любишь детей?

— Да, с маленькими я всегда ладил. Они такие забавные и нежные! И ведь в каждом из нас что-то остается от того времени, но вот эта нежность, уязвимость, открытость навсегда проходит, зарастает и закостеневает. По-моему, тут, в Эфиопии, это особенно хорошо заметно, потому что взросление у людей раннее и тяжелое. Понятно, что это закон природы, но все равно жаль. Только и остается от тех времен, что фотографии, пленки со школьных праздников, старые тетради, поделки...

— Скорее всего ты будешь очень хорошим папой, — ответила Тэя.

Она впервые за день улыбнулась по-прежнему, открыто, жизнерадостно и чуть вызывающе, что особенно пленяло в ней юношу. Он неожиданно опустил глаза, ощутив какую-то новую растерянность, от которой стало и страшно, и хорошо. Сейчас «кровоточащая любовь» не ласкала слух песнями, не доносилась ароматами кофеен, в которых коротали время счастливые парочки, не напоминала о себе на афишах в кино, картинах и обложках романов, — она переполняла изнутри, дразнила и щекотала соленым кровяным привкусом, который появляется на губах, когда ждать больше нет сил.

— А где твои братья и сестра? — вдруг спросил он.

— Сестру мама оставила дежурить в кафе, много людей сейчас хотят передохнуть и поесть, а домой им далеко добираться. А братья спят в маминой комнате. Хочешь, я покажу тебе, где живу?

Паша несмело кивнул, и Тэя привела его в комнатушку, где стояли два деревянных топчана с матрасами и пестрыми покрывалами. Было заметно, что здесь живут девушки: стены украшали постеры с западными бойз-бендами, вырезанные из каких-то журналов, картинки с животными, нитки разноцветных бус и еще какие-то причудливые амулеты. Светила только одна лампа — торшер под матерчатым синим абажуром. На широком подоконнике сгрудились разномастные статуэтки, декоративные свечки, раковинки и даже яркие фигурки из «киндер-сюрпризов».

— Сюда точно никто не придет? — спросил Паша, удивляясь не столько собственной прямолинейности, сколько тому, как спокойно Тэя покачала головой в ответ.