Вечерний свет

Книга, о которой идет речь, содержит ряд критических статей о творчестве Бобровского. Интересной представляется мне небольшая работа советского критика и переводчика Громана, интересны обе статьи Герхарда Вольфа{156}, все несомненней проявляющего себя одним из самых значительных критиков современной лирики у нас в ГДР. И по праву здесь напечатаны статьи двух товарищей Бобровского по партии и издательству, потому что они раскрывают важные аспекты жизни и труда Бобровского и разрушают легенды, потому что они по-своему дополняют высказывания Бобровского о его творческих принципах и его намерениях. По-иному обстоит дело с автором заметки «Памяти Бобровского», который непостижимым образом хочет представить Бобровского всего лишь как одаренного новичка. Он пишет о его «робких» опытах, хотя на каждого, кто умеет читать, производит впечатление именно зрелость творчества поэта, он, наконец, не может удержаться от того, чтобы, исходя из какого-то патологического отвращения к современным стилям, не упрекнуть мертвого Бобровского в кокетстве и несколько подозрительной наивности. От такой статьи можно было бы и отказаться. Этот же автор осмелился сказать такие слова: «Реалии этой поэзии, ее глубинная задача в ФРГ ни к чему». Трудно найти бо́льшую глупость. Достаточно взглянуть на приложенную к этой книге библиографию, чтобы убедиться, насколько Бобровский известен и в Западной Германии; кроме того, из процитированного предложения следует, что глубинная задача литературного произведения «ни к чему» там, где она находится в противоречии с политической и общественной реальностью; что она становится нужной только при условиях, которые соответствуют ее моральным и нравственным требованиям. Одно-единственное глупое предложение, свидетельствующее о познании судеб искусства и недооценке его способности изменять мир, демонстрирует нам, как человек, явно считающий себя очень партийным, невзначай отрекается от того, против чего он не стал бы возражать, если б оно было сформулировано «только в самой общей форме».

1965

Перевод В. Малахова.

Надгробное слово Бобровскому

У Иоганнеса Бобровского, которого мы хороним, не было поэтической эволюции. Он не принадлежал к тем, кто после медлительного, робкого начала постепенно обретает свой голос, приходит к более высоким достижениям. Он начал сразу, правда уже немолодым, как большой поэт; у него, к нашему несчастью, оставалось не много времени быть им.

Язык этого писателя из Тильзита, темный, сильный, полный одновременно замысловатого юмора и неодолимой меланхолии, простирает свои благородные корни к Клопштоку и Гёльдерлину, эпохе «Бури и натиска», «Ленцу» Бюхнера. Его стихи, его роман «Мельница Левина» говорят о земле, откуда он был родом, о людях, которые там жили и умирали. Талант менее крупного масштаба, чем он, затерялся бы в затхлой атмосфере диалектной лирики и узколобого национализма или избрал бы более обычную среду, лишенную особых проблем. Совершенно новое у Бобровского состояло в переоценке исторического ландшафта. Книги его стихов называются «Земля теней и рек» и «Время сарматов». Из исторических далей доносятся шум бесчисленных орд, колокольные удары с православных церквей и вой шофара из сожженных синагог. Бесконечный, неудержимый восточный ветер проносится по этой поэзии. В ней сходятся евреи и литовцы, поляки и бедные немцы, объединяются против своих угнетателей, и те побеждают их. Сфера, в которой так долго господствовали нечистые голоса, внезапно наполнилась этим спокойным, негромким голосом. Иоганнес Бобровский не делал заявлений о братстве: его поэзия была братской. Ее брезжущий свет всходил перед долгой ночью или неясным днем. Ее упрямый речитатив был эхом сердца, которое теперь умолкло.

1965

Перевод В. Малахова.

Франц Фюман

1

Новый том прозы Франца Фюмана назван по наиболее объемному из содержащихся в нем рассказов — «Эдип-царь». В этот том включены, если не ошибаюсь, все существующие прозаические произведения Фюмана, за исключением его репортажа о кораблестроителях, замечательной новеллы «Еврейский автомобиль» и, естественно, его книг для детей. Таким образом, в книгу вошли и те рассказы — вроде известной новеллы «Однополчане», — которые уже публиковались раньше, в других изданиях. За исключением этой и еще одной повести, я, по какому-то случайному стечению обстоятельств, до сих пор не читал рассказов Фюмана. Тем более приятным сюрпризом явилась для меня эта книга.

2

То, что я до сих пор знал лишь часть опубликованных рассказов, надо действительно приписать чистой случайности. Фюмана я заметил для себя еще тогда, когда прочел первые его стихотворения. Это было году в 1950-м.