Вечерник

И. Г.

ААА…,

стены предместья сдавили!
Пропадающий человек в улицы входит,
носится вскачь,
качается человек,
сомневается человек.
Это последняя ложь.
Сказка из лжи.
Воздух из лжи.
Дохнут народы —
в прах превращаются.
Святостью связанные небеса.
Нам рисунков гору набросали,
на рисунках
мазки из любви.
Краски мешали,
не верили,
все же мешали,
меняли ложь на любовь.
На стыд напоролся.
Слезы – махом.
Уродую тишину.
В морду мозги превратились.
Лапушка-смерть повела под фату.
В райском углу —
мордой жених,
мордой жену целовал.
На крестах тишина.
На кресты тишина.
Мокрым лицом поцелуй прихвачу.
Обещанья рублю кулаками.
Как трудно писать истину,
как горкло писать истину.
Радость-язык
обращаю в нули.
ТАК ПОЦЕЛУЙ ЖЕ МЕНЯ!
Я не шучу!
Безличие на любовь не похоже,
не похожа на расставание ночь.
Я рисую ночную людимую правду.
Славы не жажду,
напротив,
ищу унижения радости.
И, как бранен, покой.
Трон подавился углом пустоты.
Так скорей,
скорей приди!
Я не требую жжения жесткой ладони,
не прошу честности!
Правды,
только любви,
только моей любви!
Или я лгу?
Мой звездный человек
на печаль,
хохоча,
положил свой презренный расчет,
несмотря,
хохоча,
несмотря.
Отвернулся.
На жертвы не идет негодяй.
На российский завет наложу свой венок.
Не видеть вовсе.
Не смотреть в пустую дверь,
не страшиться пустоты России,
не, но.
Знай,
что,
я есть,
что пращою облапил углы,
что лицом нашептывал в темноту:
ТЫТЫТЫ, ТЫ.
Ты ушла,
пораженная будью,
пораженная краской телес.
Возвратиться?
Ну, как?
Нет?
И как чуждо хрипел иноходью мужик,
и как красиво лопались струны участия:
громоздятся в ушах —
в кучи сложены;
я смешиваю,
и никак слово не складывается,
не сложено.
– Я хорошо отношусь!
И это пустяк!
Я хорошо обнимаю!
Я уже когда-то тебя целовала – вот так!
Обнимала – вот так!
Вот так:
обнимали
целовали
прощали, успешно ласкали (если можно нищали).
Все было как-нибудь,
все было лишь потом,
я удержать тебя старался,
или был груб,
невежествен
иль хрупок.
Пускался.
Протестовать не смею
и не льщу победой,
хотя мой храм и пуст.
Сегодня слышу лишь проклятый голос:
– Ты видел травостойный сон! Не более. Сон,
бесплотен,
чуден
и чужой!
НА УЛИЦАХ Я ВИДЕЛ МЕШАНИНУ СТРОЧЕК КРАСОТЫ.
И ПРИСТАВАЛИ ОБРАЗЫ, СОВСЕМ, КАК ДЕТИ —
ПЛАКАЛИ В МОИ КОЛЕНИ.
И я смеялся чинно:
– ЧТО ВЫ, ЧТО ВАМ ОТ МЕНЯ? СЕГОДНЯ Я НЕ ВАШ! МОЕ ЛИЦО В ДРУГИХ КОЛЕНЯХ. И ДРУГИЕ РУКИ, НЕ МОИ, ГЛАЗА МОИ ПРИНИМАЮТ. ЕСТЬ РАДОСТИ УСТА, Я В НИХ ПЛЫВУ, Я В НИХ ТАНЦУЮ.
Хариты побросали свои дела, скрылись.
Хотел увидеть,
но их,
что ползали у ног моих,
нет.
Рассказываю о былом,
о жизни радостей вещу!
По каплям истекающие здания,
пластались трещинами,
могучий дождь
хлестал по щекам подоконников,
сипел,
как будто сто ослов,
и, как маралы,
орали
мачты деревов,
скрипел асфальт,
наш лев вставал на корточки,
росли у парков бороды дождя,
упрямо
скользко
мокли под дождем поляны,
черные улицы во мраках мечты,
косу обронили;
люди искали,
но – нет,
не нашли.
Мечту, словно росу,
заплюют
заблюют
зарастят.
Кричали ручия,
кричали в безразличия людей.
Топот и скрежет, мор и храп, сон.
Красная луна глупо в траву капли роняла,
тело хрипело,
воздух сосал.
Я устал.
Я жадно рву себя, я жадно наедаюсь,
а пусто, а поздно.
Есть время строить кукольные лабазы.
И помни —
я молю тебя,
но верь моим мечтам
и страхам и желаниям,
и ложью все сочти,
и можешь,
все пустое брось,
прости!

1979, 2005