Вечерник

Ты здесь, мой друг? Прости,
забыл проститься, но сон вчерашний и
ночь без сна сегодня… Ну, прости…
Ах, сон! Бредовый, срамной сон…
Перемешались измерения и времена, одно и
тоже пение кровавило эпохи. Гонг
нотой красной пенил небеса. Окно
раскрытое стояло в головах, я видел
всяк и жил всегда, повсюду. И мнил, что
спали звери впопыхах и цирки снов
взрывались. Леса пугались тишины, и
кораблями плыли на восток и запад.
Рушил кров свой, и в безднах тех
чадили тени деревень. Курки, мечи
работали без брака.
В стон рвались
лица, на потеху, в клочья. Под ветром пали,
в водопад стекая, тысячи кос русых.
Век
золотой. Нет ни правительств, а нет их,
нет слуг, все дело в повелениях,
лишь в них сильнее хитрость грека.
И чтоб было пусто им,
рожающим нас слабыми здесь,
на вафельной Земле. Услышит нас Зевес?!
Он безразличен, он никакой – эфирный пилигрим.
Я не ору. Мой мозг всегда
у цели, загадка у руля и киль в воде.
На берегу плоть и глаза. Ты от бездарности
отвык; лечение – начало. А… – город наш
с младенчества. Твой мозг привык. Угас
пыл тела и души, без лишней благодарности
орудовать в пыли или тиши. Для
ненависти и любви ты судьбой
опустошен. Владеешь временною
парой слов. И, главное, шутками
порой заставляешь себя плыть.
Жаль,
ты безногий, встал бы на колени, рот
раскрыл и благодарные наморщил веки,
изнемогая… Познание, великий нищий,
не пригождается уродам. Их дом вестал—
ки берегут.
Вспомни. Впрочем. Нам и вспоминать не
нужно. Видишь, и все тут. Голос говорлив.
Ум ветх, если постоянен. Ум пропадает или
громоздится во вселенной. Но плач по мне
грудь теснит, и зеркало лоснится. В пролив
души войди, останься там черным килем
лодки. Корабль под парусом, рабы в гребцах, да
дети с женами на берегу; огромная
флотилия, – мы незаметно на войну пере —
ключились, – от берега за горизонт ума
заходит. Вселенная в сознание тебя
влетит, ты помертвеешь, сердце курицей снесешь…
Ты соглашаешься?… Больная вера. Жертва.
Внутри? Ну что ты! Холодно и грустно.
Комфорт, желания – вот грот души.
… ты холоден, учен и неуемен к тем,
кто женщина.
Могучим духом хочешь отрезвить
подружку Антигону? Изволь, обольстить
на время чью-нибудь породы Артемидиной.
Вся паперть, площадь вся… Невесты,
упыри… От скуки здесь все. Однообразия
лжецы.
Доверюсь, брошу в кружку… доверие
свободным, рыбам и рабам нелишне.
Сын кто, толпа гудит обычно, обычна
зелень и раскидисты садовые кусты
маслин. Тому бы нового раба. Тот
голоден. Тот нечеловечен. Оратор зычен,
кричит хоть до утра. Но улицы пусты.
Он знает, чем привлечь – кровавый Тодт.
Нездешний бред
открылся, и утихли неудовольствия.
С небес спустились грозы и облака больные, высохшие
разместились на земле и камнях.
… я разве что рассказываю просто
так?! Без развлечений?! Смерть, жизнь ли,
дух – одно единственное место,
куда дойти иль тронуть там ни —
чего нельзя и бесполезно.
Случайно тело нам. Я говорят…
Но видишь ли, Психея, в темном коридоре
приблудила меня, тебя, сама с собою.
Пожалуйста, сам сон.
И лучше ничего, чем кровь породы,
стада не в собственность, и вера не рекою.

1982, 2005