Вечная мерзлота

Прошло еще несколько нервных и растерянных ночей, прежде чем они стали мужем и женой. Утром после этой ночи они вышли на просторы Енисея. Белов щурился сурово на рассвет, поднимающийся над другим берегом, и не верил, что у них что-то может не получиться.

33

«Полярный» делал оборот, целясь в узкую протоку бакенщика Валентина Романова.

Белов стоял на штурвале. Вылизанные штормами базальтовые выступы Большого Каменного острова спускались к воде и образовывали тихую бухту. Ниже мыса весь огромный, двадцатикилометровый остров был песчаным, заросшим тальниками и разрезался мелкими протоками. Только этот передовой мыс, видимо и давший название всему острову, был скальный. Очень похожий на характер Валентина Романова.

Знакомая лестница с перилами поднималась от причала к натоптанной тропинке, которая, огибая большие камни, уводила к жилью. Дом с постройками стоял в сосняке, с реки его почти не видно было. Другая тропинка вела на песчаный берег ниже скал. Здесь были запасные бакены, лодка, невода и сети на вешалах из бревен. Все у дядь Вали было надежно.

Как ни торопился Сан Саныч в Ермаково, чтобы покончить со своим семейным вопросом, мимо Мишкиного отца пройти не мог. После их прошлогоднего разговора они не виделись и не писали друг другу. Сан Саныч ничего не узнал о Мишке, и от этого было стыдно, ему казалось, он плохо пытался помочь.

Валентин стоял на своем бугре в телогрейке и с дымящейся папиросой. Не спустился к буксиру. Белов первый поднялся по лестнице:

– Здорово, дядь Валь! – протянул руку.

– Здорово, Сашка! – у Сан Саныча отлегло от души, лицо Романова было, как всегда, слегка угрюмо, но в голосе не было тяжести.

– Забежал к вам. Ты чего в телогрейке? – Белов потрепал ласкающуюся лайку.

– Спину прохватило, пойдем, – Романов двинулся к дому, но вдруг остановился и повернулся к Сан Санычу. – Мишка письмо прислал…

– Да?! – обрадовался Сан Саныч. – Где он?!

– На Колыме в пересыльном лагере, при Анне не надо… – и он снова повернулся к дому.

Белов пораженный, замер на тропинке, смотрел на тяжелую спину Мишкиного отца, в голове замелькали лица начальника пароходства, безразличного и безликого капитана-особиста…

– Мне куда, Сан Саныч? – Горчаков с фельдшерским чемоданчиком поднимался от реки.

– Погоди, Георгий Николаич… Тут такая херня… – Сан Саныч напряженно смотрел на Горчакова.

– Что случилось? – Горчаков поставил чемоданчик и достал папиросу.

– Сына его, моего друга… я вам рассказывал… на Колыме он, – Белов смотрел сквозь Горчакова. – Черт! – зло сдавил челюсти и кулаки. – Черт! Черт! Черт!!!

– Чего стоите? Заходите… – Валентин вышел на крыльцо.

– Покурим, – показал папиросу Горчаков.

Романов подошел, изучая Горчакова, протянул руку, признавая в нем своего:

– Валентин!

– Георгий!

– Георгий Николаич – фельдшер, посмотрит ребятишек… – Белов не глядел на Романова: и вины за собой не чувствовал, а глаза не поднимались. – Он сидел в лагере на Колыме.

Романов заинтересованно посмотрел на Горчакова.

– Сын из Магадана написал, с пересылки. Бывал там?

– Бывал.

– Куда могут отправить? Лагерей-то много?

– Много.

– Что за работа? Золото моют?

– Больше в шахтах работают… Сейчас полегче стало, и техника, и кормят лучше.

– По специальности устроится, хорошие механики везде нужны… – спокойно и строго сказал Романов. Так сказал, словно от его мнения это и зависело.

Молчали, курили. На «Полярном» собирались обедать, Николь принесла чистую посуду на стол, загремела ложками. Она была в лучшем своем платьице. Заслонившись рукой от солнца, посмотрела в их сторону. Сан Саныч нечаянно вспомнил, как целовались сегодня всю ночь, и ему захотелось сказать что-то хорошее дядь Вале. Он напрягся, искал слова, но они были все пустые, он чувствовал себя глупым мальчишкой рядом с этими молчавшими мужиками. Он несколько раз мог встать за Мишку на собраниях в пароходстве, но не встал… Не хватило духу.

– Руки у него золотые, технику любит. Не пропадет! – Валентин повернулся к Горчакову. – Пятнадцать лет дали! Теперь срока такие!

– Сейчас и за болтовню двадцать пять дают, совсем, видно, нечего было предъявить.

– Одна надежда, – Романов докурил папиросу, бросил под ноги и тщательно растер сапогом, – околеет Усатый, не вечный же он! У тебя большой срок?

– Двадцать пять.

– Точно околеет… столько людей его смерти ждут, Бога просят, а он все дышит, сука рябая, – Романов нахмурился деловито. – Я, когда письмо получил, успокоился. Боялся, что нету моего Мишки уже, а тут – вот он, его рука. Пойдемте в избу. Ты, Сашка, зря за него ходил, не помогло бы…

Белов глянул, не понимая, откуда он знает, но Романов уже двинулся к крыльцу.

– Дайте мне папиросу! – попросил Горчакова. – Вы идите!