Вечная мерзлота

– Целый день сегодня не виделись, странно, да? Мы на одном маленьком корабле… Что с тобой? Это я виновата? Ты жалеешь о сегодняшней ночи? – она говорила тихо, чуть тревожно, но настойчиво. Заглядывала в глаза. – Скажи сразу! Ты жалеешь? Потому что я ссыльная?

– Нет, что ты… – очнулся Сан Саныч. – Нет, мы выпили и разговаривали…

Он посматривал в ее ясные карие глаза и не знал, можно ли ей хоть что-то из того рассказать. Нельзя было, понимал, у нее и своего хватает.

– Это наши, мужицкие дела, – вздохнул тяжело.

– Какие? Этот здоровый мужик выпил и лез драться?! А Георгий Николаевич?

– Да нет, ну что ты! – удивился Сан Саныч.

– Русские часто дерутся пьяные, – Николь быстро поцеловала Белова в губы. – Я из-за тебя сегодня ночью все-все забыла. Всю свою плохую жизнь, и осталась только хорошая.

И опять поцеловала.

Сан Саныч обнял ее и вскоре тоже забыл все на свете.

Через полчаса Николь, делая страшные глаза, убежала на камбуз, а Сан Саныч, успокоенный, отвернулся к стенке и уснул.

Романов чувствовал лагерное родство с Горчаковым, тяжелое родство несправедливых безжалостных судеб, ему хотелось поговорить, и они уплыли на реку. Висели на нижнем, самом дальнем бакене. Енисей был тихий, только зацепленная за бакен лодка шумела сильной водой. Солнце уже не пекло. Романов, только что поднимавший и опускавший тяжелый камень-якорь со дна – они переставляли бакен, – отер пот и достал папиросы:

– Подождем маленько, иногда катится по дну, – кивнул вниз под воду.

Прикурил, протянул огонек Горчакову. Попыхивали молча среди вечерней тишины реки.

– Ты откуда родом? – спросил Георгий Николаевич.

Романов помолчал, стряхнул пепел в воду.

– С устья Селенги, это на Байкале. Бурятское сельцо Малая Березовка.

– Рыбачили?

Романов кивнул, все думая о чем-то:

– Больше землю пахали, там земля – какой поискать! Одним большим двором жили на своем хуторе – отец с матерью да нас трое братьев с семьями, одних взрослых работников десять человек было, ребятишки еще… Старший брат рыбалкой занимался – омуль у нас самый крупный на всем Байкале, Посольский называется, его ловили, да осетров… щуку-окуня за рыбу не считали. Лошадей, коров, мелкого скота больше ста голов было – пастбища там островные, богатые. Хлеба собирали много, огород большой… зимой извозом занимались. Хорошо жили, жатки, сеялки, косилки – все было, руками не косили.

Он замолчал, крепкое внутреннее удовольствие отражалось на грубоватом лице. Папиросу притухшую раскурил. Продолжил неторопливо:

– Долго нас не трогали, думали уже пронесет, хотя слухи ходили, да и людей везли на восток целыми составами… Летом 1931-го вышло постановление о раскулачивании в Бурят-Монгольской АССР. Ну и вся наша семья, все хозяйство… – Валентин нахмурился. – Побоялись всех в одно место сослать, разделили. Мне тридцать три года было, жена Тоня, Мишка трехлетний и дочка махонькая, годовалая, нам повезло – отправили на юг Красноярского края, место необжитое, но земля неплохая. Первый год в ледяном бараке жили друг на друге, лес валили и сплавляли, кормили очень плохо, девочка умерла, Тоню с Мишкой еле уберег. На другой год бригадиром овощеводов назначили, свой огород посадили, картошки и капусты хороший урожай был, помаленьку поднялись. Через год избу небольшую поставил, из барака переехали, потом коня купил, свой огород побольше уже сажали – в город продавать возили. Верочка родилась. Весной 1939-го снова раскулачили. Меня в лагерь, их – вон, на кладбище…

Валентин посмотрел на Горчакова, потом на погасшую папиросу, подкуривать не стал. Снова прищурился на Енисей:

– От семьи не знаю, кто и остался, отец в первый же год умер где-то на Ангаре, мать вернулась в Березовку, там никого… побиралась, говорят, – Валентин угрюмо тер ладонью борт лодки. – Братья не знаю где, сосед написал, что Василий, старший наш, один приезжал перед самой войной и исчез потом.

Валентин бросил папиросу в воду, посмотрел, как ее подхватило быстрым течением, постучал задумчиво кулаком о колено:

– Ты, прости, Николаич… мне тут не с кем… – Он нахмурился и, тряхнув головой, добавил: – У тебя тоже, видно, беды хватает… но другой и не поймет.

Замолчали, думая о своем. Валентин поднял взгляд на Горчакова:

– У тебя-то отец кто был?

Горчаков очнулся от своих мыслей:

– Текстильщик. Инженер-технолог в Орехово-Зуево у Саввы Морозова и у Прохорова на Трехгорной мануфактуре управляющим… – Он посмотрел на Романова, тот слушал внимательно. – После революции создавал советскую текстильную отрасль.

– Значит, не против революции был?

– Нет, считал, что революция даст России настоящую свободу. Его большевики очень ценили… он много построил.

– Большевик, значит?! – Романов смотрел неодобрительно. – Сколько же умных людей в большевики пошли! Какие же они после этого умные?! Неужели они этих воров не понимали?