Вечная мерзлота

– Сопровождающий спецпереселенцев уполномоченный Турайкин! Никифор Григорьевич! – сопровождающий уже в третий раз ему представлялся. – Я должен вас предупредить.

Турайкин был невысокий, с небольшим пузцом и гитлеровским бантиком усов. Его бестолковые глаза под кустистыми бровями ничего не выражали, а были просто неприятные отчего-то – по нему не понять было, что он хочет на самом деле. И еще этот потрепанный черный портфель в руках. Турайкин щелкнул портсигаром, угощая:

– О чем предупредить? – Белов смотрел не очень добро, не замечая портсигара.

– Товарищ капитан, спецконтингент не должен знать ни маршрута следования, ни времени в пути, экипаж не должен с ними общаться. Я своим распоряжением запретил им переходить на борт «Полярного», но кухня одна, поэтому они все равно ходят…

Пока он это говорил, Николь легко перебралась на баржу через фальшборт и быстро спустилась в трюм. Турайкин заметил это, застыл, соображая:

– Кто эта девушка?

– Наш повар, – взгляд Белова тяжелел, ему уже хотелось врезать в морду этому Турайкину.

– Запретите ей общаться с ссыльными! Я уже кочегара одного вашего выгнал, он тоже из Литвы! Вы понимаете?

– Да что я должен понимать? Что это за опасные люди и зачем вы их везете с конвоем?

– Я вам не подчиняюсь, но вы должны знать. – Он заговорил тише. – Это особо опасные ссыльные! Все изолированы в 1949-м, родственники «лесных братьев», члены семей! А кто-то и сам по лесам бегал, только доказать не удалось. Их собрали из ссыльных поселков, начиная от Дудинки, и везем подальше. Самых отъявленных! По-хорошему, их надо было сразу в каторжный лагерь!

– Женщины тоже отъявленные?

– И женщины! Вы их еще не видели!

– Там с грудными детьми есть…

– Они сами отказались сдать их в дом ребенка. Здесь все изменники…

Неожиданно из трюма раздалось пение. Кто-то громко и красиво пел романс. Белов с сопровождающим повернулись к распахнутому люку. Матрос Климов тоже перестал работать в корме, распрямился, улыбаясь.

– Это он специально! – у Турайкина ходили желваки на бледном лице. – Я ему запрещал! Что за радость такая?! Сейчас еще оперу запоет…

– А зачем вы их на Сариху везете? – перебил Белов.

– Обустраивать спецпоселение, рыбацкую факторию будут строить.

– Но там уже снег лежит…

– Вы, товарищ капитан, о них не беспокойтесь. Вы их еще не знаете, узнаете, по-другому заговорите! А мне с ними жить! Строить жилье и ловить рыбу – у нас план! И дисциплина мне сейчас нужна, потом поздно будет!

В трюме раздались аплодисменты. Потом тот же голос запел снова. Турайкин решительно направился на вверенную ему баржу. Все это было бы похоже на глупую комедию, а Турайкин на плохого клоуна, если бы не живые люди, сидящие в грязном трюме.

Ночью Николь рассказывала Белову об аресте Нины Степановны. Раздевалась, иногда замирала надолго и рассказывала… Кокша, увидев направленный на нее автомат бойца, ничему не удивилась, вытерла руки о фартук и подставила под наручники.

– Она ничего не сказала? – спросил Сан Саныч.

– Нет, сунула хлеб в вещмешок и пошла. – Николь спустила один чулок и замерла. – Не взглянула ни на кого, даже со мной не попрощалась! Я думала, мы с ней подруги… – Николь юркнула к стенке и прижалась к Сан Санычу. От нее пахло посудой, которую она только что мыла.

– На кухне справляешься?

– Справляюсь, ребята теперь кубрик сами убирают, Егор сегодня картошку чистил… – Она помолчала. – У ссыльных продукты заканчиваются, выдали на месяц, а пока ждали нашего буксира, почти все съели. И не мылись две недели! Этот Никифор Григорьевич такая скотина, командует все время, а ничего не делает! Такой важняк! Ходит со своим дурацким портфелем или руки за спиной. Насмотрелся в лагере! Он же сам сидел недавно, а специками их зовет… дурак и все! Я ему сковородой по башке дам, он все время на кухню лезет.

– А кто у них поет?

– Герберт, он инженер, такой славный… – Николь захихикала.

– Ты что?

– Я спускаюсь сегодня, а Герберт давит вшей и тихо поет «Я встретил вас…». Знаешь, такой красивый романс на стихи Пушкина. Щелкает вшами в портках и поет!

Сан Саныч улыбался на слово «важняк», вообще на то, что она, такая тонкая и нежная, так хорошо изъясняется по-русски, столько всего знает и ловко вставляет лагерные словечки, а то и мат… Он улыбался и засыпал, день получился тяжелый, через четыре часа надо было вставать на вахту. Степановна, которая еще вчера была просто хорошей поварихой, которую все любили, сейчас летела куда-то по этапу. Он все время о ней думал, вспоминал, и ему становилось понятно, почему команда звала ее «мама».

Уже на другой день начались хорошие охотничьи места, несколько раз видели оленей, и в тундре, и переплывающих, но Белов не останавливался, арест кокши отбил всякое настроение, да и в трюме баржи было холодно и время от времени плакал ребенок – грудных было двое. Сан Саныч поторапливался, насколько позволяла погода.