Вечная мерзлота

Тормозил движение Турайкин. Вообще вел себя странно – сначала сутки продержал всех в Казанцево и Карауле, потом двое суток в Воронцово. Уходил, глупо помахивая портфелем, приводил коменданта, объяснял что-то, показывая на баржу. Ссыльных на берег не выпускал, выставлял караульного, и люди бродили по палубе, с тоской посматривая на поселок.

В Воронцово – они стояли вторые сутки, дело шло к вечеру – Белов не выдержал и отправился его искать. Нашел в жарко натопленной избе председателя колхоза. Турайкин, отирая пот, пил чай. Самогонка и закуска стояли на столе. Сан Саныч вскипел, а сопровождающий как ни в чем не бывало оделся, взял приготовленную для него копченую рыбу и вышел вслед за Беловым.

– Куда торопитесь, Александр Александрович, все равно ждать ответа. Связь будет, – он посмотрел на часы, – через сорок минут. Я действую по инструкциям, выданным мне в управлении госбезопасности Дудинки, у меня специков семьдесят человек! Ответственность! – Турайкин был благодушен, от него крепко пахло сивухой.

– В трюме, где сидят ваши ссыльные, очень холодно, Никифор Григорьевич! Там половина больные уже! Мы чего здесь ждем?

– Зря вы так, товарищ капитан, я с Дудинкой связываюсь по рации! Они там все понимают, но пока решить не могут!

– Да что решить?

– Этого не могу вам сказать!

– Я вам предлагал, оставайтесь, решайте, мы их отвезем, пусть жилье строят, рыбачат, они уже третий день на пустой баланде сидят. А вы потом с попутным транспортом… Вы что, специально их голодом морите?

– Сами виноваты, у них американская тушенка была и молоко сухое! На целый месяц! А штаны видели на них?! На некоторых! Тоже американские! Вот как их государство обеспечивает, а они все сожрали и теперь голодают! Ничего, у нас вся страна голодала, пока они там под немцами гранманже кушали, пусть и они теперь…

В комендатуре он, видно, тоже здорово надоел, никакого ответа на его радиограмму не пришло, комендант поднялся и попросил их выйти:

– Закрывается комендатура. До утра. Извините, товарищ Белов…

– Ну ничего, завтра так завтра, мне из Дудинки ответ обязательно нужен! – Турайкин как будто рад был, что дело опять откладывается. – Охрану-то не усилите мне, товарищ комендант? Ночь на дворе, а они особо опасные!

Комендант закрыл дверь на замок и ушел, кивнув Белову. Они с Турайкиным пошли на судно. По дороге Сан Саныч вдруг остановился:

– Мы сейчас уходим!

– Никак нельзя… – начал было Турайкин.

– Тогда создаю комиссию и составляю акт, – перебил Белов. – Зафиксируем, что вы пьяный в рабочее время! А людей голодом морите!

Турайкин, видно, не ожидал ничего такого, шел некоторое время молча.

– Хорошо, но если придет положительный ответ, под суд пойдете вы!

– Какой ответ? – не понимал Белов.

– Государственная тайна!

Последним населенным пунктом была Сопочная карга, до нее оставалось тридцать пять километров. Покачивало изрядно, и шли совсем медленно. Стемнело. Певец Герберт выбрался на пустую палубу, встал за ящиками, слушая сложные звуки шумящей вдоль борта ночной воды. На небе было немного звезд, он задрал голову и нечаянно попал рукой в… муку. Рядом с ним стоял раскрытый куль муки. Герберт замер, соображая, почему он раскрыт, даже в ночи был виден манящий белый цвет. Герберт еще немного подумал и стал быстро наполнять карман. Когда тот тяжело разбух, певец, воровато оглядевшись, на трясущихся ногах направился в сторону трюма. Уже представлял, как заварят болтушку… И тут через фальшборт «Полярного» перескочил Турайкин. Радостно похлопал Герберта по торчащему карману, ткнул пальцем в штанину, обсыпанную мукой:

– А ну-ка следуй за мной! – он потащил его вниз.

В трюме, при свете коптилки и свидетельстве его притихших обитателей, по всей форме был составлен протокол о краже государственного имущества. Пока Никифор Григорьевич писал, он вволю поиздевался, объясняя всем, сколько за это «светит» и где Герберт будет отбывать… Никифор Григорьевич хорошо знал окрестные лагеря.

– Пять лет, минимум… – шептал кто-то в темноте.

– Отец у тебя где работал? – закончил писать Турайкин.

– Преподавал историю в институте, он профессор! Гражданин Турайкин, простите меня, я нечаянно… сам не знаю, как получилось. Мне очень стыдно! Честное слово! Разрешите, я отдам муку и… я больше не буду петь… – просил Герберт.

– Он очень голодный! – послышались голоса из темноты. – Он никогда не был вором! Зачем вы пишете?!

– Разговоры! Конвой сейчас вызову! Факт кражи государственного имущества налицо?! Налицо! А остальное он к борту волок, выбросить хотел! Он знал, что у нас муки мало! За мной проследуй! – и Турайкин полез на палубу.

– Политику шьет, – зашептались, – 58-ю могут впаять, пункт 14, контрреволюционный саботаж. Это не пять, а все пятнадцать!

Турайкин привел несчастного Герберта в каюту комсостава. Белов, Фролыч и Грач ужинали, подняли головы на стук.

– Попрошу быть свидетелями, товарищи, смотрите и слушайте! Перед вами сынок прокурора, продажного слуги латвийской буржуазии, – с места в карьер начал Турайкин, демонстрируя карман с мукой.