Вечная переменная

Она обожает летать, но не в этом дело.
Февраль превращается в джунгли: жара и звезды.

Хорошая книга – история совпадений:

читаешь про запах, и запах щекочет ноздри.
Она остывает от города, привыкает
к бескрайней свободе, где больше не давят стены.
И город становится скомканными клочками,
пока льется свет через листья, сливаясь с тенью.
Пока о ней варят кофе и пьют ночами,
скучают, по дому её собирая вещи,
она растворяется в местности, изучает
и чувствует счастье, огромное, человечье.
Хорошая книга – страницы пересечений:
на каждой сердца, как созвездия, бьются ближе.

Ей боги небесные карту полета чертят,

и гаснет надолго февральский огонь вечерний.

Зажжется, когда она книгу свою допишет.

Та, что

Та, что тебя не ждет, выключает звук.
Та, что тебе не нужна, зажигает свет.

Первая – жуткая сказочка наяву.

Вторая же – самая грустная из невест.
У первой твой омерзительно гордый нрав,
во власти второй – вся нежность, что ты искал.
И жизнь твоя – снова и снова – одна игра,
где ты тянешь руки и бьешь себя по рукам.

В одну ты втянулся, как нитка в веретено.

С другой ты, как звенья цепи, насовсем разъят.

Пока ты гадаешь, какая могла быть мной,

и та, и другая всегда – неизбежно я.

Черное сердце

Мое черное сердце с извечной изнанкой солнечной
манит силой любви, обжигает холодной полночью.

Что мне мрак, если в нем и светлое есть, и темное?

Надо только разматывать, видеть, искать укромное.
Надо только, фонарь оставив, идти сквозь марево,
наступать осторожно, доверчиво разговаривать.
И открыто любить больное за едкой горечью.
Всё осветит мне черное сердце с изнанкой солнечной.
Я давно так живу, мне не стоит усилий ощупью
находить то, что спрятано, но показать мне хочешь ты.
Я давно уже знаю, как грубое просит нежности,
как отмечен судьбой тот, кто, нежность вскрывая, режется.
Ничего в этом мраке не страшно и не разрушено —
свет умеет его объяснять и обезоруживать.

И с тех пор ты идешь ко мне, лунный, наполнен полночью.

За моим черным сердцем с извечной изнанкой солнечной.

Море космоса