Читаем Вечник. Исповедь на перевале духа полностью

-  Каждый, кто жаждет чуда от судьбы, от людей, от Неба, чудо в тебе! Взгляни-ка в зеркальце добрыми, улыбчивыми глазами-ты чудо из чудес, сотворенных Творцом.. Он хотел создать тебя именно таким. Таким ты Ему нужен. Будь собой! Принимай себя! Радуйся себе! Заглядывай в себя - и найдешь в этом кладезе все. Ибо дано тебе все, что нужно. И сверх этого.

Проходили дни за днями.

Дни как дни, дни, ровно годы, и дни куцые, точно заячий скок. И в их протяженной веренице настал день, когда на скале, в кругу восходящего солнца, явились Божие люди. Они, словно черные камешки, стояли над стремниной, не подавая голоса. Но я услышал их немое взывание. По стволу белой пихти я, как обычно, взобрался на вершину скалы и поклонился пришельцам. Их было восьмеро, темная одежда порыжела на солнце, а в морщины лиц въелась дорожная пыль. За плечами они держали, будто свою судьбу, дырявые крапивные мешки.

«Брат Лавр позвал нас сюда», - молвил старейший среди них, опираясь грудью на неотесанную патерицу.

«Вы хорошо дошли», - сказал я и помог каждому спуститься в лесную чащу. Это было нелегко, потому что никто из них не хотел выпускать из рук свою ношу. Позже я узнал, что несли монахи книги, иконы и церковную утварь, все, что удалось спасти из разгромленного пришлой властью монастыря. Чудом и сами спаслись, ведь других схватили и запаковали в товарые вагоны.

Перед ужином братья стали на колени. А затем ночь напролет молились при мощах. Я оставил им на пороге воду.

На следующий день мы выдолбили в горе крипту. Камень - диво дявкое! - поддавался, будто сыр. Устлали нишу мхом, положили кости блаженного Лавра и замуровали. После службы Божьей я подал каждому по завернутой в листья печеной рыбине и лепешке. Ели они стоя и молча, как в пути. Насытившись, старый монах облизал кленовый лист и улыбнулся детскими глазами:

«Теперь только Господь знает, куда нам идти».

«Вы дома», - сказал я. А мысленно укорил себя за то, что произнес это, как хозяин.

Смешон человек в своем ничтожном тщеславии. Монахи босиком топтались по сухой хвое, а над ними могучими куполами вздымались зеленые храмы елей. И я невольно определял взглядом удобную площадку под сруб для келий, возвышенное место для церквушки. Ладони аж подергивал сладкий зуд по топорищу.

Вдруг старый монах легко наклонился и положил голову к моим ногам:

«Спасибо тебе, добрый самарянин».

Я настолько был смущен, что не нашел слов для ответа. Резве что предложил им свое жилище, ведь сам мог перебыть и в колыбе. Отцы на это не согласились. Было решено: пока построят какую-то обитель, они поживут в пещере преподобного Лавра. Тогда, советовал я, нужно разобрать каменную стену, каковой усопший зачем-то перегородил пещеру Отец Паисий (так звали старейшего) и это отклонил.

«Мы будем гостями, нанимателями сей чудной келии и не смеем нарушить ее первобытного уклада».

Теснота и мрак, в коих они поселились, угнетали меня, но не их. (Позже, когда мы, использовав бревна, каждому обустроили по отдельному углу, меня еще пуще поразил рассказ отца Паисия: площадь кельи должна быть два на два с половиной метра, а высота такой, лишь бы жилец не касался головой потолка. Тесная, давящая каморка, нагоняющая тоску Как я не уговаривал не жалеть дерева, расширить комнатенки, настоятель был непреклонен. Для себя он намерял келию еще уже, еще теснее. В ней поместились только суровая деревянная кровать, доска-столик да икона на стене. Со временем постиг я суть такого обустройства. Стесненное пространство помогает монаху усмирить себя, самоуглубиться, обратиться к своему сердцу. Не ведал я тогда, что этот опыт когда-то понадобится и мне.)

А тогда нужно было нам с чего-то начинать. И начал я с ясеневого дупла. Тайно передал горсть золотой крупы овчару Олексе, а тот обменял ее на пилы, топоры, рубанки, кованные скобы, дверные петли. Да и кормить артель нужно было чем- то.

Двое в общине знали толк в плотницком деле, один, брат Неофит, учился резьбе по дереву в Кавсокаливе на Святой Горе Афон. Да и другие, вышколенные бесконечным послушанием, жадно хватались за любую работу. Стронутое из насиженных мест, изгнанное из трех монастырей, святое общество взялось за работу, как пчелы, с молчаливым рвением и настойчивостью. Здесь, в безмолвной пуще, надеялись они на длительное учредительство. А пожалуй, просто радовались уединению боголюбивой цели.

Отец Паисий твердым троеперстием благословил первые строительные усилия. Тюканье топоров и визжание пил наполняли лес от утренней зари до вечерней. Затем под скалой правилась церковная служба. Торжественные голоса, радостные и чистые, эхом отдавались в червленом ущелье, дрожали над потоком, возносились над густым первобытным лесом до небесных звезд.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.
100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии»Первая книга проекта «Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917–1941 гг.» была посвящена довоенному периоду. Настоящая книга является второй в упомянутом проекте и охватывает период жизни и деятельности Л.П, Берия с 22.06.1941 г. по 26.06.1953 г.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное